заблуждаетесь, очень заблуждаетесь.

- А вы продаете Польшу.

Дзержинский остановился.

- Я никогда никого не продавал, - сказал он спокойно, - а вот вы обязательно продадите польских рабочих и крестьян панам и фабрикантам...

На этом разговор кончился.

Янушевич перестал бывать у Яна. Встречая Дзержинского, он не здоровался с ним, но зато начал появляться в доме у помещика.

В имении ничего не менялось, разве что появились новые люди. Часто приходил к обеду молодой длинноносый ксендз. Обедал иногда и Янушевич. Он являлся в высоком, до ушей, воротничке, в вычищенных до ослепительного блеска ботинках, застегнутый на все пуговицы. Хмуря густые брови, он говорил хозяевам:

- Поймите меня, пане. Я прихожу к вам не как к помещикам. Я прихожу к вам, как к патриотам. И мне приятно видеть здесь только польское, чистое, ясное...

За глаза над ним посмеивались, но когда он приходил, отец Стася после обеда уводил его к себе в кабинет - и они подолгу там разговаривали. Нередко в кабинет заходил и ксендз.

В августе Янушевич организовал свой польский кружок. Кружок вначале был очень маленький, но с каждым днем все расширялся. Дзержинский, Ян, Маслов недоумевали, а потом выяснилось, что Янушевич поит своих патриотов пивом и что некоего хромого парня, по кличке Козел, Янушевич даже ссудил деньгами. Еще через некоторое время стало известно, что пан помещик сам бывает на занятиях кружка, поет там гимн и рассказывает разные случаи из истории Речи Посполитой. Члены кружка Янушевича пользовались в экономии разными льготами, кое-кого сделали приказчиками, одному управляющий дал в долг подтелка, другому - лес на новую хату, третьему - хлеба.

Как-то, повстречавшись на пароме с Янушевичем, Дзержинский сказал ему:

- Ох, Янушевич, грязное дело затеяли...

Янушевич отвернулся и промолчал.

Подпоручик, брат помещицы, уехал в полк. Дело шло к осени. В полях убирали хлеб, ночи были темные, с крупными звездами, дни прозрачные, ясные. Стась учился хорошо. С его отцом отношения Дзержинского портились не по дням, а по часам. Но однажды за послеобеденным кофе помещик вдруг сказал Дзержинскому:

- Переходите к нам. Янушевич - бездарный болван. Вы будете у нас самым главным человеком. Сначала у нас, потом в Вильно, потом во всей Польше. Вы ученый, талантливый; зачем вам каторга, ссылка, тяжелая, безрадостная жизнь? Вам это совсем не нужно. А мы сделаем вам невероятную карьеру. Идет?

Дзержинский молча встал из-за стола и ушел. Через несколько дней вечером ему подали коляску. Стась был заранее отправлен в гости к соседу-помещику. Не прощаясь с хозяевами, Дзержинский вышел на крыльцо и сел в коляску. Только что прошел дождь, парк дышал свежестью, у пруда на разные голоса кричали лягушки.

- Не провожают? - усмехнувшись спросил кучер.

- Не провожают, - ответил Дзержинский.

Кучер подобрал вожжи. Потряхивая головами, позванивая сбруей, побежали лошади. У выхода из парка стайкой стояли ребята из села - босые, белоголовые. Кучер остановился. Дети полезли в коляску, один сел на козлы, один - на рессоры сзади. Лошади опять побежали. Ребята сидели молча, пришибленные, не зная, о чем говорить.

- Приедете до нас еще? - спросил один, самый маленький. - Может, приедете, дядя Феликс?

- Вряд ли, - сказал он.

Подъехали к речке, к знакомому перевозу. Ребята хором закричали:

- Давай парома!

Канат заполоскал в воде, паром двинулся. Было тихо, река блестела, как зеркало, кустарники лозняка, вербы отражались в неподвижной воде.

Переправившись через реку, Дзержинский и кучер закурили.

- За работу-то заплачено? - полюбопытствовал кучер, повернувшись на козлах.

- Заплачено, - сказал Дзержинский.

- То-то. А то бывает, что и не заплатят.

- Бывает, - согласился Дзержинский.

В селе, у хаты Яна, Дзержинский велел кучеру остановиться. Ян и Маслов вышли на крыльцо. Лицо у Яна было грустное. Маслов посмеивался.

- Вон заныл, - сказал Маслов, кивая на Яна, - дескать, что мы без Феликса будем делать.

- Я вам свой адрес оставлю, - сказал Дзержинский. - Пишите мне обо всем подробно. Книги пришлю. Прочитаете, отсылайте мне обратно; у нас в организации с книгами трудно. И приезжать в город тоже следует. Живая связь всегда лучше переписки. Когда приедешь, Ян?

- Да месяца через два приеду.

- И отлично. Теперь насчет Янушевича и его подголосков. Их надо всеми способами разоблачать перед крестьянами. Пусть народ видит, что это продажные шкуры... Ну, мы об этом не раз говорили. И последнее вот что: пишите корреспонденции в газету нашу. Обо всем. Все интересно. Слышишь, Ян?

- Ладно, - сказал Ян.

- И ты, Маслов, пиши.

- Обязательно.

Дзержинский сел в коляску. Потом добавил:

- И Феликса нигде не спрашивайте. Не найдете. У меня есть партийная кличка - Яцек. Запомнили? Будете искать Яцека.

- На поезд опоздаем, - напомнил кучер.

- Что ж тебя твой Стась не провожает? - спросил Ян.

- А чего ему, - сказал Дзержинский, - его в гости отправили.

Он помахал на прощание рукою. Ребята опять набились в коляску. Уже совсем стемнело. Лошади бежали рысью, огни села делались всё меньше и меньше, потом совсем исчезли.

- Ну, ребята, вылезай! - сказал Дзержинский.

- Так и не приедете? - опять спросил тоненький голосок.

- Не приеду. Приезжайте вы ко мне в Вильно. Дорогу-то домой найдете?

- Найдем.

Вылезли. Дзержинский повернулся в коляске и долго глядел вслед маленьким фигуркам. Ребята часто оглядывались, махали ему руками.

- Живите веселее! - крикнул Дзержинский.

- Е-ее!.. - донесло эхо в ответ.

Кучер хлестнул коней.

Дзержинский накинул на плечи старую, потертую гимназическую шинель, надвинул фуражку на глаза и задумался. Во тьме над белеющей дорогой с жалобным и длинным криком пронеслась какая-то ночная птица. Легкий ветер прошумел над бесконечным полем. Кучер запел:

Все пташки канарейки

Так жалобно поют...

- Ох, жизнь, - вдруг с тоской в голосе сказал он, - жизнь окаянная...

Они встретились в Варшаве, в парке, в морозный зимний вечер и сразу узнали друг друга, несмотря на то, что не виделись много времени. Поцеловались и смущенно помолчали. Никогда раньше они не целовались.