— Моя мать ненавидела планеты. Ненавидела смрад, грязь и бактерии, изменчивость погоды и вид других людей. Она создала для нас идеальное общество, настолько стерильное, насколько это было возможно. Не любила она и гравитации. За годы, проведенные на старых кораблях, которые не могли позволить себе гравитационные сетки, она привыкла к невесомости и не хотела отвыкать от нее. В таких условиях я родился и вырос. Мое тело не имеет иммунологической системы, не обладает естественной сопротивляемостью. Контакт с любым из вас, вероятно, убил бы меня, и уж точно вызывал бы тяжелую болезнь. Мои мышцы очень слабы, в некотором смысле, они уже атрофировались. Гравитация на «Летящем» создается сейчас для вашего удобства, а не моего. Для меня это агония. В эту минуту мое настоящее тело помещено в висящем в воздухе кресле. И все-таки я страдаю, а мои внутренние органы могут быть повреждены. Это одна из причин, по которым я так редко беру пассажиров.

— Ты разделяешь мнение своей матери об остальных людях? — спросила Марий-Блек.

— Нет, совсем нет. Я люблю людей и примирился с тем, чем являюсь, но в конце концов, это был не мой выбор. Нормальная человеческая жизнь доступна мне только с помощью заменителей. Я с жадностью поглощаю книги, ленты, голографические зрелища, беллетристику, драмы и всякого рода документы. Экспериментировал я и с наркотиками. А иногда, осмелев, беру пассажиров. В таких случаях я купаюсь в их жизни столько, сколько смогу.

— Ты мог бы делать больше рейсов с пассажирами, если бы все время поддерживал на корабле невесомость, — предположила Ломми Торн.

— Верно, — мягко ответил Ройд. — Однако, я заметил, что большинство рожденных на планетах чувствуют себя одинаково плохо и в невесомости, и при нормальной тяжести. Хозяин корабля, не имеющего искусственной гравитации или сознательно ее не включающий, не может рассчитывать на популярность пассажиров. Те немногие, что попадаются, большую часть полета обычно болеют или одурманивают себя наркотиками. Да, я знаю, что мог бы тоже встречаться с пассажирами, если бы все время оставался в своем кресле и носил сплошной комбинезон. И я уже делал так, отметив, что это скорее затрудняло, чем облегчало контакты с ними. Я сразу становился игрой природы, искалеченным существом, которому требуется особое и от которого лучше держаться подальше. Все это не очень-то помогло моим целям. Поэтому я предпочитаю полную изоляцию. И так часто, как только могу, наблюдаю за чужаками, которых забираю пассажирами.

— Чужаками? — в голосе Элис Нортвинд звучало непонимание.

— Вы все для меня чужаки, — мягко ответил Ройд.

В кают-компании «Летящего сквозь ночь» воцарилась тишина.

— Очень жаль, дружище, что мы довели до этого, — сказал Кэроли Д'Бранин. — Мы не должны мешаться в твои личные дела.

— Жаль, — буркнула Агата Марий-Блек. Нахмурившись, она сунула ампулу с эспероном в зарядник шприца. — Все это звучит очень гладко, но правда ли это? У нас по-прежнему нет доказательств, а только очередная сказочка. С тем же успехом он мог сказать нам, что является существом с Юпитера, компьютером или смертельно больным военным преступником. Нет никакой возможности проверить его рассказ. Хотя, нет, один есть. — Она сделала два быстрых шага к лежащему на столе Лесамеру. — Ему по-прежнему требуется лечение, а нам нужно подтверждение истинности этой истории. Я не вижу смысла отступать сейчас, когда мы зашли уже так далеко. Зачем жить в постоянном беспокойстве и неуверенности, если мы можем сразу и навсегда с этим покончить? — Она повернула безвольную голову телепата набок, нашла на шее артерию и прижала к ней шприц.

— Агата, — сказал Кэроли Д'Бранин, — тебе не кажется,… может, это не нужно теперь, когда Ройд…

— Нет, — сказал Ройд. — Не делай этого. Я приказываю. Это мой корабль. Прекрати, или…

— Или что? — Шприц громко зашипел, и на шее телепата появилось красное пятно.

Лесамер, опираясь локтями, приподнял тело в полусидячее положение. Марий-Блек придвинулась к нему.

— Тэйл, — сказала она своим самым профессиональным голосом, — сосредоточься на Ройде. Ты можешь это сделать, все мы знаем, как ты хорош. Еще минуту, и эсперон все откроет для тебя.

Голубые глаза телепата затуманились.

— Слишком далеко, — пробормотал он. — Первый… у меня первый класс… проверенный… Я хорош, вы знаете, что я хорош, но мне нужно быть близко. — Он задрожал.

Псипсих обняла его, погладила, прижала к себе.

— Эсперон даст тебе все, Тэйл, — сказала она. — Чувствуй это, чувствуй, как растет твоя сила. Чувствуешь? Все становится чистым и светлым, правда? — Голос ее успокаивающе гудел. — Ты можешь услышать мои мысли, конечно, можешь, но не обращай на них внимания. И мысли других тоже, но прогони их, весь этот шум: мысли, желания, страх. Гони это все, Тэйл. Вспомни об опасности. Помнишь? Найди ее, Тэйл, иди и найди опасность. Загляни за эту стену, и скажи нам, как за ней. Скажи нам о Ройде. Правду ли он говорил? Скажи нам. Ты болен, все мы это знаем, и ты должен нам сказать. — Фразы текли с ее губ, как песня.

Он оттолкнул ее руку и сел.

— Я чувствую это, — сказал он. Глаза его вдруг стали чистыми. — Что-то… как болит голова… Я боюсь!

— Не бойся, — продолжала Марий-Блек. — Эсперон не делает ничего плохого с твоей головой, просто ты становишься еще лучше. Мы все здесь, с тобой. Тебе нечего боятся. — Она погладила его лоб. — Скажи нам, что видишь.

Тэйл Лесамер взглянул на призрак Ройда Эриса глазами испуганного маленького мальчика, язык его быстро облизнул нижнюю губу.

— Он…

И в ту же секунду его череп взорвался.

Голова телепата разлетелась на части, обрызгав всех кровью, осколками костей и кусочками кожи. Еще довольно долго его тело конвульсивно дергалось на столе, кровь пурпурным потоком текла из шейных артерий, руки изгибались в страшном танце. Голова Лесамера попросту перестала существовать, но тело не успокаивалось. Агата Марий-Блек, находившаяся ближе всех к нему, выронила шприц и замерла с открытым ртом. Она была мокрой от крови, покрыта разбрызганным мозгом и клочками кожи. Длинный осколок кости воткнулся ей в щеку под правым глазом, и ее собственная кровь смешалась с кровью Лесамера. Она этого не заметила.

Роян Кристоферис откинулся на спинку кресла, потом неловко встал и прижался к стене. Дэннел кричал и кричал, пока Линдрен изо всех сил не ударила его по измазанному кровью лицу и велела заткнуться. Элис Нортвинд упала на колени и принялась бормотать молитву на каком-то странном языке. Кэроли Д'Бранин сидел неподвижно, глядя, моргая и держа в руке забытую чашку с шоколадом.

— Сделайте что-нибудь, — простонала Ломми Торн. — Да сделайте же что-нибудь…

Одна из рук Лесамера дернулась и коснулась ее. Ломми отскочила с пронзительным криком. Меланта Йхирл отодвинула бокал с бренди.

— Успокойся, — твердо сказала она. — Он мертв и ничего тебе не сделает.

Все, кроме Кэроли Д'Бранина и Марий-Блек, которые, казалось, окаменели, посмотрели на нее. Меланта вдруг поняла, что голограмма Ройда в какойто момент исчезла. Она принялась распоряжаться.

— Дэннел, Линдрен, Роян — найдите простыню или что-то, во что можно завернуть тело, и уберите его отсюда. Элис, вы с Ломми принесите воду и губки. Здесь нужно убрать.

Когда все зашевелились, чтобы выполнить порученное, Меланта села рядом с Д'Бранином.

— Кэроли, — сказала она, мягко кладя руку на его плечо. — С тобой все в порядке, Кэроли?

Он поднял голову и взглянул на нее.

— Я… да, да, со мной ничего не случилось… Меланта, я говорил ей, чтобы она этого не делала. Я говорил ей!

— Да, говорил, — ответила она, утешительно хлопнув его по плечу, обошла стол и подошла к Агате Марий-Блек.

— Агата, — окликнула она.

Псипсих не ответила даже тогда, когда Меланта схватила ее за плечи и сильно встряхнула. Глаза ее