настоящей находкой.
Но в конце концов, и у серьезной девушки может иногда закружиться голова… Что она видит — контора и пансион, пансион и контора. Разве это жизнь для молодой девицы? Даже на танцевальные вечера Лида Танненбаум не ходит. Может быть, у нее есть какое-нибудь тайное увлечение, о котором никто не знает?
— Варвара Филипповна, я полагаю, поводов для тревоги пока нет. Ну задержалась Лида где-то, не вернулась вовремя домой… Она же взрослый человек! Скорее всего, у девочки какое-нибудь романтическое приключение. Вы уж не браните ее, когда она завтра вернется.
— Но у меня сердце не на месте. Вдруг с Лидой что-нибудь случилось?
Я тоже почувствовала, как беспокойство кольнуло меня острой иголочкой, но все же произнесла тоном, полным жизнерадостного оптимизма:
— Давайте заранее не будем думать о плохом. Подождем до утра, глядишь, все как-нибудь и разрешится…
У меня уже замерзли босые ноги. Да и вообще, я пожалуй не очень люблю заниматься решением сложных житейских вопросов в такую пору…
Закончив разговор, я, как последняя эгоистка, опрометью кинулась в спальню, на ходу срывая халат, затушила ночник и забралась под одеяло.
Но увы, сон ушел от меня безвозвратно. Я вздыхала, ворочалась с боку на бок, то сбрасывала одеяло с себя, то натягивала его на голову — ничего не помогало…
Можно еще было попытаться представлять себе всякие успокоительные картины, например, саму себя в окружении родных, друзей и знакомых, лежащую на смертном одре… Все проливают слезы, прощаясь со мной, а я, собрав последние силы, посылаю близким свое благословение, особенно наиболее интересным мужчинам из числа моих бывших поклонников…
О, эти люди еще оценят потерю в моем лице по достоинству, когда, увы, меня уже не будет на свете, и им придется горько оплакивать свои ошибки…
Но даже отрадные картины чужой скорби совершенно не могли убаюкать меня и отвлечь от угнетающей мысли — где же все-таки Лида? Не случилось ли с ней и вправду чего-нибудь страшного?
Как хорошо, что я уже давно и безвозвратно распрощалась с мечтой о спокойной жизни, ведь не обратить никакого внимания на известие о бесследном исчезновении молодой девицы с моим характером просто невозможно… Признаться, с годами я стала все лучше и лучше понимать фразу, широко распространенную в могильных эпитафиях: «Здесь обрел он долгожданный покой». Видимо, при жизни покой был для этих бедняг недоступной роскошью…
Только на рассвете мне удалось ненадолго провалиться в тяжелый, тревожный сон, но и во сне меня не оставляло ощущение, что где-то рядом стряслась беда, и мне было стыдно за собственную бездеятельность…
Проснулась я с твердым намерением немедленно предпринять какие-нибудь шаги в поиске пропавшей девушки. Предчувствие подсказывало мне, что это будет нелишним. Позвонив для очистки совести в пансион, я узнала от мадам Здравомысловой, что Лидочка так и не вернулась.
Не позавтракав и ничего не сказав мужу (не хотелось будить его ни свет ни заря), я отправилась в «Доброе дело». Поиски Лидии, наверное, нужно начинать оттуда.
Встретили меня плачущая Варвара Филипповна (милая женщина, но редкостная зануда!) и божественный аромат свежеиспеченных булочек с корицей. Девушки из пансиона завтракали, собираясь на работу. О Лидочке не было ни слуху, ни духу…
— Господи, Господи, что же могло случиться с бедняжкой? — причитала Варвара Филипповна. — Если бы она собралась к кому-нибудь в гости или в дальнюю поездку, то уж наверное посоветовалась бы со мной. Я всегда охотно объясняю юным, не знающим жизни девушкам, как им следует поступить в том или ином случае…
Честно сказать, я не уверена, что
— Я всегда боюсь, что кто-нибудь из наших девочек по неопытности свяжется с подлецом и негодяем и погубит себя, — продолжала заботливая вдова. — Если говорить откровенно, сейчас девушки гораздо чаще ухитряются связываться с недостойными мужчинами, попросту — с настоящими подонками, чем во времена моей юности. Подозреваю, что неопытных девушек всегда тянет к темным личностям, но раньше за ними присматривали и ограждали от непоправимых ошибок, проявляя определенную строгость. Матери, тетки, старшие сестры обычно хорошо знали, что у юных девиц на сердце, а отцы не стеснялись отказывать от дома молодым прохвостам. А теперь барышни предоставлены сами себе, должного воспитания они не получают и, кроме всего прочего, ведут очень своеобразный образ жизни. Дошло до того, что юные девицы начали сами выбирать себе друзей! А если они ошибаются и губят себя, окружающие думают: «Так ей, дуре, и надо!» Вот в старые времена…
Я позволила себе довольно бесцеремонно перебить мадам Здравомыслову с ее бесконечным обличительным монологом:
— Варвара Филипповна! Что толку рассуждать о том, насколько все было лучше в старые добрые времена? Может быть, нам только кажется, что тогда все было лучше, и по одной простой причине — мы сами тогда были моложе…
Мадам Здравомыслова — очень ответственная женщина и само воплощение добропорядочности, но, увы, из тех, кому приходится постоянно, пардон, затыкать рот.
Я было хотела сразу же приступить к активным поискам исчезнувшей девицы, но ведь не обязательно делать это натощак. Запах свежей сдобы был таким манящим, что я не смогла удержаться и решила для начала выпить в пансионе стакан чаю.
В одной, нет, пожалуй, в двух сдобных булочках нет большой беды — ситуация совершенно непонятная, и мне следует поддержать свои силы, чтобы заняться поисками. Не столько ради чревоугодия, сколько ради благой цели заботы о ближних, я на сегодня забуду о необходимости беречь фигуру.
То ли сладкий чай с булочками положительно сказался на моих мыслительных способностях, то ли последствия полубессонной ночи перестали, наконец, меня мучить, но к концу чаепития в мою голову пришли следующие здравые идеи: во-первых, нужно найти какую-нибудь подругу Лиды, по возможности близкую, и выведать у нее все, что она знает об исчезновении мадемуазель Танненбаум; а во-вторых, необходимо пройти в комнату пропавшей девицы и посмотреть на ее вещи. Если она отбыла из пансиона с вещами — серьезное любовное приключение более чем вероятно; если не будет хватать какого-нибудь изысканного модного наряда — значит, накануне у нее было свидание или выход в свет, после которого Лида по каким-то причинам не вернулась… По крайней мере, станет яснее, в каком направлении вести поиск.
Подруг у Лиды оказалось немного, во всяком случае, среди девушек, живущих в пансионе. Но одна из них, по имени Елизавета Эрсберг, все же считала себя приятельницей Лиды. Может быть, тот факт, что обе девушки были немецкого происхождения, помог им сблизиться. А может быть, просто общие взгляды на жизнь…
Белокурая, голубоглазая Лиза Эрсберг до такой степени отвечала всему набору классических представлений о немецкой фрейлейн, что мне постоянно хотелось назвать ее Лизхен. Даже по-русски говорила она с легким немецким акцентом, хотя и совершенно свободно.
Она служила в конторе адвоката Штюрмера и очень боялась опоздать на службу — похоже, господин Штюрмер сумел привить своему персоналу вкус к дисциплине.
Я была шапочно знакома с адвокатом и пообещала позвонить ему и объяснить, что мадемуазель Эрсберг вынуждена задержаться в пансионе по моей просьбе и в связи с чрезвычайными обстоятельствами.
Лиза немного успокоилась. Но только после того, как мой разговор со Штюрмером состоялся и адвокат, как я и ожидала, любезно позволил секретарше прийти на службу попозже, она стала по-настоящему словоохотливой и честно попыталась припомнить все, что ей было известно о жизни подруги.
Выслушав долгий и обстоятельный монолог Лизы, я уяснила для себя следующее — жениха или просто
