вынудит-таки меня покинуть помещение конторы, но в таком случае я постараюсь, орудуя зонтиком, наставить ему побольше синяков и ссадин на память о нашей встрече — мужчинам следует прививать хорошие манеры, даже если они упираются…
— Я как-то не понял, зачем ты едешь к Крюднеру — узнать что-то о Лидии или устроить потасовку с мордобоем в целях воспитания отдельных представителей сильной половины человечества?
— Ну, потасовка — это вольный полет фантазии, надеюсь, до этого все же не дойдет, я — воспитанная дама и знаю, что такое благопристойность, да и о господине Крюднере говорят, что он — джентльмен… Однако при всей воспитанности я все же съездила бы зонтиком по его джентльменской физиономии, просто руки чешутся! Своим отношением к людям он это вполне заслужил. Ведь служащие всего лишь работали на его паршивой фирме как наемный персонал, и из этого вовсе не следует, что он купил их целиком, с потрохами, и может издеваться над этими людьми как угодно! Может быть, пара оплеух помогла бы ему реально оценить свои поступки.
Кажется, я несколько увлеклась обличительным пафосом и говорила с тем жаром, с каким профсоюзные лидеры выступают на рабочих стачках, призывая бастующих побить окна в заводской конторе. Но на Мишу моя гневная речь произвела сильное впечатление.
— Ну, дорогая моя, раз ты лелеешь столь кровожадные планы, мне волей-неволей придется тебя сопровождать — не могу же я допустить, чтобы мою супругу взашей выталкивали из конторы солидной фирмы с оторванной дверной ручкой в кулаке! Равно как и подвергли бы аресту за нападение на господина Крюднера и нанесение ему травм при помощи дамского зонта — живость твоих манер может показаться обманчивой людям с ограниченным воображением… Давай поторопимся, а то мы никого в конторе Крюднера не застанем и твоему зонтику будет негде разгуляться.
— Ну что же, мой пират, вперед под всеми парусами — будем брать Крюднера на абордаж!
— Ей-Богу, когда ты, озаботившись судьбой очередной обиженной барышни, начинаешь звать окружающих на подвиги в ее защиту, это должно благотворно действовать на наше общество. Я, во всяком случае, готов сразу же встать под твои знамена, ибо в такие минуты и отдаешь себе отчет, что жизнь — не сон пустой, а борьба, полная сурового труда и неумолимого долга!
Комплимент прозвучал слишком уж высокопарно, чтобы быть искренним. Я тут же заподозрила в нем скрытый сарказм, но не стала тратить силы на ненужную дискуссию, лишь взглянула на Михаила кротко, как человек желающий возлюбить ближнего, как самого себя, но встречающий на этом пути бесконечные препятствия…
Надеюсь, мой кроткий взгляд содержал подходящую дозу немого укора.
В приемной конторы господина Крюднера за пишущей машинкой восседала какая-то девица, настолько тщательно вымытая и накрахмаленная, что ее вид приводил на память нарисованных барышень с назойливого рекламного плаката
Мадемуазель, символизирующая гигиеническое преимущество хорошего мыла, вероятно, заняла здесь место Лидии…
Я была настроена по-боевому, поэтому безжалостно вытащила девицу из-за ее «ундервуда» и потребовала, чтобы она доложила господину Крюднеру, что его желают видеть господин и госпожа Хорвате вы.
Судя по выражению ее ничем не замутненных голубых глаз, я не взялась бы утверждать, что девица понимала хоть слово из тех, что произносились рядом с ней. Мне понадобилось немало труда, чтобы зажечь в этих глазах искру разума и объяснить, чего именно я от означенной особы ожидаю.
Прошелестев оборками крахмальной блузки, барышня ненадолго удалилась и привела вместо Крюднера уже знакомого мне управляющего фирмой. Но подобная замена мне лично не показалась равноценной.
— Вы можете быть свободны, фрейлейн Эмилия, — бросил управляющий по-немецки новой секретарше (неужели он полагал, что, худо-бедно отучившись в гимназии, я не пойму что такое
Я не видела никакого толка в его услугах, так как интересовала меня беседа с Крюднером, о чем я прямо и объявила:
— Видите ли, господин управляющий, нам было бы желательно переговорить с вашим хозяином по чрезвычайно важному делу.
— Важному для вас или для господина Крюднера?
— Надеюсь, господин Крюднер тоже сочтет его важным, хотя и для нас это не пустяк.
— Простите, сударыня, но я не уверен, что господин Крюднер захочет вас видеть, — высокомерно ответил управляющий. — Может быть, вы все же соизволите изложить свое дело мне?
Я сочла ответ управляющего совершенно недопустимым и с трудом поборола в себе желание вопросить ледяным голосом — за кого он, собственно, меня принимает, если считает, что может позволить себе подобный тон?
Но от риторических вопросов, направленных на то, чтобы уязвить совесть противника, обычно бывает мало толку. Лучше избрать другую тактику.
— Я уже заметила, что в этой конторе служат на редкость приветливые люди, — мой тон был обезоруживающе незлобивым, даже почти ласковым. — Но поскольку мадемуазель Танненбаум, в судьбе которой я принимаю участие, по-прежнему не дает о себе знать, то я не уйду из этого дивного места, не побеседовав с вашим шефом и не получив исчерпывающих сведений об означенной девице. Вы можете попробовать выгнать нас, но предупреждаю, без громкого скандала это вам не удастся, да и после я не успокоюсь. Может быть, московских репортеров заинтересует загадочная история исчезновения молодой девушки, которую перед тем непонятно на каком основании выгнали со службы на улицу, как вы думаете? Такая трагичная история гонений на бедную сироту и возможного доведения бедняжки до последней черты — для субботних выпусков газет настоящий подарок. Дамы будут рыдать, читая, как жестокий хозяин лишил бедняжку куска хлеба. Славная реклама фирме господина Крюднера, не так ли? Многие радуются, когда название их предприятия мелькает на страницах газет…
— Успокойтесь, мадам! — управляющий сменил тон и заговорил с примиренческими интонациями. — Я посмотрю, что смогу для вас сделать…
— Да нет, господин управляющий, это
— Видите ли, господин Крюднер никого не принимает, потому что он болен.
— Ну, внезапная болезнь — это широко распространенный предлог для дипломатичного отказа нежелательным визитерам.
— В данном случае это вовсе не предлог. Господин Крюднер ранен.
— Неужели на него напали несправедливо уволенные с фирмы служащие? — подал наконец голос Михаил. — Какое несчастье! Надеюсь, господин Крюднер не сильно пострадал в этой стычке?
Управляющий буквально передернулся.
— Ваши шутки совершенно неуместны, господа. Шеф проводил в лаборатории эксперименты со взрывчатыми веществами. Один из этих опытов оказался не вполне удачным.
Мне стало стыдно.
— Мы выражаем господину Крюднеру наше сочувствие, но все же просим напомнить ему, что мадемуазель Танненбаум бесследно исчезла и любые сведения о ней для нас чрезвычайно важны. Попросите хозяина, господин управляющий, если только он в силах, уделить хотя бы пару минут беседе с нами. Не будем использовать высокопарные слова, но, боюсь, в данном случае речь идет именно о жизни и смерти, как это принято называть…
Управляющий проследовал в свой кабинет и снял трубку с телефонного аппарата. Сквозь неплотно прикрытую стеклянную дверь доносились отрывистые фразы:
— Да, господин Крюднер. Да, господин Крюднер. Нет. Эта дама, я имею в виду владелицу пансиона «Доброе дело», здесь. Да-да, именно так. Ничего не могу поделать. Она настаивает на встрече с вами. Речь идет о фрейлейн Танненбаум. Исчезновение девицы вызвало большой переполох. Да, я говорил об этом, но мадам настаивает на своем. Ничего не могу поделать. Да, господа, прибывшие по поводу Лидии, сейчас в конторе. Они ждут. Слушаюсь. Слушаюсь. Полностью согласен с вами. Я все передам.
У меня на мгновение мелькнула короткая мысль — странно, что он говорит с Крюднером по-русски, если
