После каждой встречи я подробно все рассказываю мадам Ивонн, и она записывает в свои тетради все, что я говорила о себе мужчине: может пригодиться, если он снова пожелает встретиться с той, кого «лишил невинности». Некоторых ужас как возбуждает то, что девушка после ночи, проведенной с ними, вынуждена будет пойти по стезе порока. Да, такова печальная судьба деревенской дурочки Нинон. Со своим ужасным провинциальным выговором она теперь рассказывает мсье Оливье о том, сколько мужчин имели ее за ночь, и причитает: «Ах, знала бы моя бедная маменька, что я стала шлюхой!» Мсье Оливье на вершине блаженства!

Оказывается, мужчин так легко обманывать. Постель, в которую я с ними ложусь, для меня сцена, театральная сцена. Мы идем в театр и свято верим, что гром там гремит настоящий. И хоть мы доподлинно знаем, что за сценой всего-навсего бьют кувалдой по листу железа, все равно верим: звучит гром. Люди вообще слепы и глухи к тому, что происходит на самом деле. Они видят и слышат только то, что хотят слышать, что отвечает их представлениям о жизни. А представления так убоги… так однообразны… их так легко высчитать… И людьми так легко управлять!

Этим прекрасно пользуется мадам и учит меня. Хорошая память, бесстыдство, немного актерского мастерства – и я чувствую себя истинной королевой постели. Королевой мужских желаний!

Могу себе представить, что стало бы с родственничками, если бы они прочли мои записи. Брат, которого я в последний раз видела пять лет назад (такой противный, прыщавый и высокомерный капуцин), непременно предал бы меня анафеме. Отца удар бы хватил! Сестричка Клод, высоконравственная жена своего мужа и занудная мамаша трех деточек (терпеть не могу своих племянниц), такой визг подняла бы! Воздела бы руки к небу: «Ах, какое счастье, что господь уже взял к себе нашу маменьку и она не видит, в какую бездну рухнула ее младшая дочь! Твое рождение стоило ей жизни, а ты превратилась… О боже, в кого ты превратилась!» А в кого я должна была превратиться – от такой жизни, при таком отце? Не уверена, что именно мое рождение стоило матушке жизни. Что-то такое шептали служанки, когда у нас еще были постоянные служанки, а не наемные посудницы и поломойки: мол, отец поскупился позвать хорошего врача, вот она и умерла от потери крови, пользуемая невежественной, но зато дешевой, очень дешевой повитухой. Ведь роль повитухи исполняла моя покойная бабка, мать отца. Ей можно было не платить за работу ни су, а что из-за его скупости Клод, Себастьян и новорожденная Николь лишились матери – ну, это не суть важно. Неведомо, какими бы мы сделались, останься она в живых. Быть может, все было бы иначе. А быть может, нет. Мне трудно судить. Одно могу сказать: если бы отца хватил удар, я была бы просто счастлива. Тогда мы – Клод, Себастьян и я – наконец-то унаследовали бы деньги.

А может быть, наследников было бы меньше: только Себастьян и я… Ведь отец поклялся лишить Клод наследства, когда она вышла замуж за своего Кристиана Превера. Муженек сестры, вообразите, оказался настолько корыстолюбив, что потребовал у отца все же выплатить приданое, которое тот сначала обещал дать за Клод, а после свадьбы решил прикарманить. Дошло дело до суда, отец бесился, буквально бесился от ярости. Но в результате он выложил-таки очень немалую сумму, и дела Преверов с тех пор пошли в гору. Супруг Клод, может, и порядочный человек, но, глядя на него, я точно знаю, что замуж за порядочного человека не пойду. Беда какой он скучный! Они с Клод – два сапога пара. Мы с ней видимся редко – отец запретил ей бывать у нас дома, я порой сама ее навещаю, – и мне доставляет удовольствие думать, что Превер иногда сходит с ума от добродетелей моей сестрицы и бегает по борделям в поисках очень даже недобродетельных радостей. А впрочем, не знаю, ничего не могу сказать. Может быть, муж и жена и впрямь одна сатана.

Интересно, Превер бьет женушку или нет? Помнится мне, еще женихаясь, он очень любил читать вслух старинные фабльо:

И мы с Клод должны были смеяться… На месте Клод я бы непременно наставила ему рога, если бы он и правда надумал драться!

Но я отвлеклась. Так вот о наследстве. Клод можно сбросить со счетов. Отец ей ни гроша не даст. Остаемся мы с Себастьяном. Но и здесь все не так-то просто! Пять лет назад, когда я и видела Себастьяна в последний раз, у него с отцом произошла крупная ссора. Брат требовал денег. Если бы он сделал крупный взнос, его кем-то там назначили бы в его монастыре. Ключарем, капелланом или еще каким-то старшим братом – я ничего в этом не понимаю и понимать не хочу. Ну отец, понятно, отказал. Наверное, монаху полагалось бы уйти со смиренным видом, но Себастьян вспылил. Они с отцом страшно орали друг на друга. Я почему-то так испугалась… ну да, пять лет назад я была еще пугливая и глупая девчонка. Я забилась в своей спальне в шкаф и там сидела. Мне казалось, мир провалится в тартарары: ведь мой отец и мой брат стали врагами! Я даже не помню, чего они там наговорили друг другу, но зато помню вот что: когда Себастьян проходил мимо моей комнаты, отец вслед ему докрикивал проклятия и угрозы никогда и на порог не пускать, и лишить наследства.

С тех пор Себастьян в нашем доме не появлялся. Не приходил, и все. Глупо, конечно. Отец не прогнал бы его. Мне даже кажется, что он ждал Себастьяна. Но тот не появлялся. И отец злился на него все больше. Уж больше некуда! Он хотел, чтобы Себастьян просил прощения. Ну да, попросит братец, как же! А три месяца назад, когда доктор Мерсье сказал отцу, что болезнь его обостряется и он долго не протянет, батюшка мой вызвал нотариуса. Мсье Пастер, уходя, все головой качал. И очень странно на меня посмотрел и пробормотал, что нельзя так возносить одного ребенка в ущерб другим, несправедливо. А отец с тех пор сделался со мной непривычно ласков, и хоть щедрости у него не прибавилось, я подумала, что он… что он, возможно, переписал завещание. Исполнил свою угрозу – лишил Себастьяна наследства. Все получу я.

Но когда? Ответ ясен: когда умрет отец. Вот он умрет, я стану богатой невестой… И что? Нет, конечно, я найду, что делать с деньгами, только дура не нашла бы, а я отнюдь не дура. Наверное, другая на моем месте втайне молилась бы, чтобы это случилось поскорей, но я не молюсь. Ведь когда я стану богата… когда я стану богата, мне придется бросить работу у мадам Ивонн. Зачем, если у меня и так будут деньги?

Или… или мне придется признаться себе, что я работаю у нее вовсе не ради денег, а ради удовольствия. Причем, самое смешное, не ради плотского удовольствия. А ради удовольствия обманывать людей, играть ими… властвовать над ними!

Аперитивчики в Муляне – это что-то! Можете мне поверить – это большущее удовольствие. Собираются люди не ради выпить-закусить: просто пообщаться, поболтать о том о сем. И лишь в качестве фона для болтовни глотнуть отличного вина, купленного у местных виноделов (в Бургундии, вопреки сложившемуся штампу, далеко не каждая семья владеет виноградниками и занимается виноделием), или ратафьи, которую, вот уж точно, делают в каждом доме, или сливовой настойки (тоже дело обычное), или сидра (если урожайный год выдался на яблоки, вот как нынче). Собственно, «аперитивчиков» обычно много (хотя много здесь, строго говоря, не пьют, лишь употребляют алкоголь для некоего вполне приличного возвеселения), а закуски – чуть: маслины, оливки, орешки, канапе, сосиски-коктейль с непременной дижонской горчицей, невероятно затейливые крекеры или специальные печенюшки для аперитивов, которых в окрестных магазинчиках, хотя бы в том же Нуайере, превеликий выбор. Ну да, вроде бы не для