мы оставим даже большую часть Земли.

— Почему вы это сделали? — спросил Джезерак.

Он знал ответ, но тем не менее что-то побуждало его произнести этот вопрос.

— Мы нуждались в укрытии для защиты от двух страхов — страха смерти и страха пространства. Мы были больным народом и желали далее не иметь ничего общего со Вселенной; поэтому мы сделали вид, что ее не существует. Мы видели хаос, свирепствовавший среди звезд, и тосковали по миру и покою. Поэтому Диаспар должен был захлопнуться, чтобы ничто новое не могло бы в него проникнуть.

Мы задумали известный тебе город и сочинили ложное прошлое, чтобы скрыть нашу трусость. Нет, мы не были первыми из числа поступивших так — но оказались первыми, кто сделал это столь тщательно. И мы перестроили человеческий дух, отняв у него честолюбие и неистовые страсти, чтобы он был удовлетворен тем миром, которым реально обладал.

Тысячу лет длилась постройка города со всеми его машинами. Как только каждый из нас завершал свое дело, его сознание очищалось от воспоминаний. На их место заступали новые воспоминания, ложные, хотя и тщательно спланированные, и его личность до поры поступала на хранение в схемы города.

И вот наступил момент, когда в Диаспаре не осталось ни одного живого человека; в нем был лишь только Центральный Компьютер, подчинявшийся приказам, заложенным в него нами, и управлявший Банками Памяти, в которых мы спали. Не осталось никого, кто имел бы связь с прошлым — и вот с этой точки и началась наша история.

Тогда, один за другим, в предопределенном порядке, мы были призваны из схем памяти и вновь облечены плотью. Подобно только что построенной и впервые заработавшей машине, Диаспар начал выполнять функции, ради которых он и был задуман.

И все же некоторые из нас сомневались с самого начала. Вечность — это довольно долго; мы сознавали риск, заключавшийся в попытке изолировать себя от Вселенной и не оставить даже отдушины. Но мы не могли отвергать пожеланий нашей культуры и потому работали втайне, внеся изменения, которые казались нам необходимыми.

Нашим изобретением были Уникумы. Они должны были появляться через длительные интервалы и при благоприятном стечении обстоятельств выяснять, есть ли за пределами Диаспара что-либо достойное контакта. Мы никогда не представляли, что пройдет столько времени, прежде чем один из них добьется успеха

— и что успех его будет столь грандиозен. … Несмотря на подавленность критической способности рассудка, столь характерную для сна, Джезерак на миг подумал: как же Ярлан Зей может говорить с таким знанием дела о вещах, которые произошли спустя миллиард лет? Это было очень запутанно… он не понимал, в какой именно точке пространства и времени он пребывает.

Путешествие близилось к концу; стены туннеля больше не проносились мимо с головокружительной скоростью. Ярлан Зей заговорил с требовательностью и властностью, которых до того не выказывал.

— Прошлое позади; мы сделали свое дело, во благо или во вред, и с этим покончено. Когда ты был создан, Джезерак, тебе были внушены страх перед внешним миром и желание постоянно оставаться в городе, которые ты делишь со всеми прочими диаспарцами. Теперь ты знаешь, что этот страх беспочвенен, что он искусственно внушен тебе. Я, Ярлан Зей, вдохнувший его в тебя, теперь освобождаю тебя от его оков. Понимаешь ли ты это?!

На этих последних словах голос Ярлана Зея становился все громче и громче, постепенно сотрясая все окружающее. Подземная машина, в которой они неслись, расплылась и затрепетала вокруг Джезерака, словно его сон близился к концу. Но хотя видение и гасло, он все еще слышал этот повелительный голос, гремевший в мозгу: «Ты больше не боишься, Джезерак! Ты больше не боишься».

Он боролся, пробуждаясь, подобно ныряльщику, выплывающему к поверхности воды из океанских глубин. Ярлан Зей исчез, но наступило странное безвластие; голоса, которые он знал, но не мог припомнить, ободряющие говорили с ним, и он чувствовал поддержку дружеских рук. Затем, словно стремительный рассвет, потоком нахлынула реальность.

Он открыл глаза и увидел Элвина, Хилвара и Джерейна, в тревоге стоявших рядом. Но он не обратил на них внимания; его сознание было полностью захвачено окружающим чудом — панорамой лесов и рек и голубым сводом открытого неба.

Он был в Лисе; и он не боялся.

Пока этот миг, не имевший, казалось, временной протяженности, не запечатлелся в его сознании, никто не беспокоил Джезерака. Наконец, когда Джезерак убедил себя, что это и в самом деле уже не сон, он повернулся к своим спутникам.

— Благодарю тебя, Джерейн, — сказал он. — Я никогда не верил, что тебе это удастся.

Психолог, очень довольный собой, осторожно регулировал что-то в висевшей рядом с ним в воздухе небольшой машине.

— Временами ты заставлял нас беспокоиться, — признался он.

— Раз или два ты задавал вопросы, на которые нельзя было дать логичного ответа, и я уже опасался, что вся согласованность нарушится.

— А если бы Ярлан Зей не убедил меня — что бы вы тогда сделали?

— Мы бы отправили тебя, не приводя в сознание, обратно в Диаспар, где ты проснулся бы естественным образом, даже не догадавшись, что побывал в Лисе.

— А этот образ Ярлан Зея в моем сознании — многое ли из сказанного им было правдой?

— По-видимому, почти все. Я гораздо больше заботился об убедительности моей маленькой саги, чем о ее исторической точности, но Каллитракс ознакомился с ней и не нашел ошибок. Она, без сомнения, согласуется со всем, что мы знаем о Ярлане Зее и происхождении Диаспара.

— Итак, мы теперь и в самом деле можем открыть город, — сказал Элвин. — Это может занять долгие годы, но в конечном счете мы оказались в состоянии нейтрализовать страх, так что любой желающий сможет покинуть Диаспар.

— Это действительно займет долгое время, — сухо ответил Джерейн. — И не забывай, что Лис вряд ли достаточно велик, чтобы принять еще несколько сот миллионов человек в случае, если весь твой народ решит переселиться сюда. Я не думаю, что это вероятно, но подобная возможность существует.

— Эта проблема решится сама собой, — возразил Элвин. — Лис мал, но мир велик. Зачем мы должны оставлять весь мир пустыням?

— Так значит, Элвин, ты все еще предаешься мечтам, — сказал Джезерак с улыбкой. — А я-то размышлял о том, что же тебе еще осталось сделать?

Элвин не ответил; вопрос этот в последние недели все чаще и чаще всплывал в его сознании. Отстав от своих спутников, которые спускались с холма в Эрли, он глубоко задумался. Не будут ли предстоящие ему века лишь одним длительным разочарованием?

Ответ был в его собственных руках. Он освободился от своей судьбы; теперь, быть может, он сможет начать жить.

Всегда бывает грустно сознавать, что давно желанная задача наконец выполнена, и теперь следует перестроить жизнь на новый лад. Элвин узнал это грустное чувство, в одиночестве бродя среди лесов и полей Лиса. Хилвар не сопровождал его, ибо бывают времена, когда человек сторонится даже ближайших друзей.

Его скитания не были бесцельными, хотя он никогда не знал заранее, в какой именно деревушке остановится. То, что он искал, не было каким-нибудь определенным местом — скорее он гнался за новыми настроениями и впечатлениями, в сущности, за новым способом жизни. Диаспар более не нуждался в нем; внесенная им в город закваска успешно действовала, и любые его поступки не смогли бы ни ускорить, ни замедлить происходящих перемен.

Эта мирная страна тоже изменится. Часто Элвин задумывался, не совершил ли он ошибки, открыв древний путь между двумя культурами в безжалостном порыве удовлетворения собственной