что я тоже мог бы повторить ваши слова.

Геринг улыбнулся, хихикнул и сказал:

— Ну конечно же! Просто под этим «я» надо подразумевать нас обоих. «Я» — это как бы единое целое двух наших индивидуальностей. Но если вам не нравится это «я», то давайте говорить «мы». Так вот, ребятки, — снова обратился он к пленникам, — если вы поклянетесь служить нам — а для вас будет гораздо лучше, если вы так поступите — вы принесете присягу на верность мне, Герману Герингу, и бывшему Императору Древнего Рима — Туллу Гостилию.

Бартон присмотрелся. Мог ли это быть на самом деле легендарный Император Древнего Рима? Рима, когда он был еще маленькой деревенькой, которой угрожали племена италиков, сабин, аквы и вольски? Который по очереди подвергался нападению то со стороны умбрийцев, то со стороны более могущественных этрусков? Был ли это на самом деле Тулл Гостилий, воинственный преемник миролюбивого Нумы Помпилия? В этом человеке не было ничего, чем он мог бы выделиться среди тысяч мужчин, которых Бартон видел на улицах Сиены. И все же, если он тот, за кого себя выдает, то он был бы ценнейшей находкой для историков и лингвистов. Тулл был, скорее всего, этруском и знает этот язык вдобавок к доклассической латыни и языку сабинов и, возможно, даже знает язык греков Кампинии. Он мог знать Ромула, предполагаемого основателя Рима. Какие истории мог бы поведать этот человек!

— Ну? — прервал молчание Геринг.

— Что мы должны будем делать, если присоединимся к вам? — поинтересовался Бартон.

— Во-первых, я… мы должны быть уверены, что вы немедленно и без колебаний выполните все, что мы прикажем. Поэтому вам придется выдержать небольшой экзамен.

Он отдал распоряжение, и через минуту вперед вывели группу изможденных и покалеченных людей.

— Они у нас были на тяжелой работе, ха-ха-ха. И поэтому слегка надорвались. Правда, вот те двое были пойманы при попытке к бегству. И поэтому должны быть наказаны. Эти двое — за побег, остальные — за то, что стали плохо работать. Мы постановили, что все они должны быть убиты. Они стали для нас бесполезны. Поэтому вам следует без колебаний убить всех этих людей и тем самым доказать свою решимость служить нам.

Должен также вам заметить, что этот сброд перед вами — евреи. А раз так, пусть ваши души ничем не омрачатся!

Рыжеголовый, который швырнул Гвиневру в Реку, протянул Бартону увесистую дубину с кремневыми лезвиями. Два стражника схватили раба и поставили его на колени. Это был крупный светловолосый человек с голубыми глазами и греческим профилем. Он бросил на Геринга полный ненависти взгляд и плюнул в его сторону.

Немец засмеялся.

— Он полон высокомерия, как и вся его раса. Я мог бы превратить его в груду корчащегося вопящего мяса, умоляющего о смерти, если бы только захотел. Но я равнодушен к пыткам. Какой-нибудь другой мой соотечественник с удовольствием дал бы ему попробовать вкус огня, но я по натуре человеколюбив.

— Я могу убивать, только отстаивая свою жизнь или защищая тех, кто нуждается в этом, — сказал Бартон. — Но я не убийца!

— Убийством этого еврея вы как раз и спасете свою жизнь, — ответил Геринг. — Если вы этого не сделаете, то умрете сами. Только для этого придется немного подождать.

— Я отказываюсь!

Геринг тяжело вздохнул.

— Вы — англичанин! И этим сказано все. Что ж. Я бы очень хотел, чтобы вы были на моей стороне. Но раз вы не хотите совершить разумный поступок, то пеняйте на себя. Ну, а вы как? — спросил он, обращаясь к Фригейту.

Фригейт, который все еще испытывал сильные страдания от ран, покачал головой:

— Ваши останки были сожжены в Дахау и развеяны по ветру. Причиной этому были вы и ваши преступления. Неужели вы хотите все повторить на этой планете? Неужели вы не пресытились преступлениями там, на Земле?

Геринг засмеялся и сказал:

— Мне известно, что случилось со мной после моей смерти. Об этом мне подробно, даже слишком подробно, рассказали мои «друзья» — евреи.

Он указал на Моната.

— А это что за урод?

Бартон объяснил. Геринг сделал важный вид, а затем сказал:

— Я не могу ему доверять. Пусть отправляется в лагерь для рабов. А ты, обезьяночеловек? Что скажешь ты?

Казз к удивлению Бартона вышел вперед.

— Я убивать за нас! Я не хочу быть рабом!

Он взял дубину. Стражники подняли на перевес копья, чтобы опередить его, если только у него появится желание воспользоваться дубиной не по назначению. Неандерталец взглянул на них из-под нависших бровей и поднял оружие. Раздался хруст костей, и раб упал. Казз вернул дубину рыжему и отошел в сторону. Он так и не взглянул на Бартона.

— Сегодня вечером все рабы будут собраны, и им покажут, что с ними произойдет, если хоть один из них попытается бежать.

Беглецов сначала немного поджарят, а затем убьют. Мой выдающийся брат-соправитель, я думаю, сам проведет это собрание. Ему нравятся подобного рода увеселения.

Он указал на Алису.

— А вот эту я беру себе.

Тулл вскочил.

— Нет! Нет! Она нравится мне. Забирай остальных, Герман, а эту женщину оставь мне. У нее вид, как это вы говорите… аристократки… нет… э… королевы!

Бартон взревел, вырвал дубинку из рук рыжего убийцы и прыгнул на стол. Геринг опрокинулся на спину, кончик дубины едва не задел его нос. Римлянин ткнул копьем Бартона и ранил его в плечо. Не выпуская дубины из рук, Бартон мгновенно повернулся и вышиб оружие из рук Тулла.

Рабы с криками набросились на стражников. Фригейт вырвал у кого-то копье и древком ударил Казза по голове. Неандерталец осел наземь. Монат лягнул одного из стражников в пах и схватил его копье.

Что произошло дальше, Бартон не помнил.

Он пришел в себя за несколько часов до наступления темноты. Голова болела еще больше, чем раньше. Ребра и оба плеча от боли онемели. Он лежал на траве в загоне из сосновых бревен, который огораживал примерно 50 на 50 футов пустого пространства, а на высоте около 15 футов по всему периметру сосновой ограды тянулся балкон, по которому прохаживались вооруженные стражники.

Бартон приподнялся, пытаясь сесть, и застонал. Фригейт, сидевший на корточках рядом с ним, повернул голову и произнес:

— Я боялся, что вы так и не придете в себя.

— Где женщины?

Фригейт всхлипнул. Бартон покачал головой и сказал:

— Перестань реветь, как девчонка. Где они?

— Где же, черт возьми, они могут быть? О, Боже, Боже!

— Не думайте о женщинах. Все равно вы им ничем не можете помочь. Во всяком случае сейчас. Почему меня не убили после того, как я бросился на Геринга?

Фригейт вытер слезы и сказал:

— Убейте меня, не знаю. Может быть, они оставили вас и меня в живых для того, чтобы предать огню? Для примера. Жаль, что они сразу не убили нас.

— Вы же только-только обрели рай и уже так быстро желаете его потерять? — спросил Бартон. Он начал смеяться, но затем затих, так как боль пронзила его голову.

Бартон разговорился с Робертом Спрюсом, англичанином, родившимся в 1945 году в Кенсингтоне. Спрюс сказал, что прошло не более месяца с тех пор, как Геринг и Тулл захватили власть. Пока они не