коррупции… Трижды в неделю я поклонялся тебе, Боже, в твоем храме… я…

— А! Я вас узнала! — закричала какая-то женщина с голубыми глазами, красивым лицом и точеной фигурой. — Я узнала вас! Вы сэр Роберт Смитсон!

Мужчина замолчал и, моргая, уставился на женщину.

— Но я вас не знаю, мисс!

— Конечно же, не знаете! А следовало бы. Я одна из тех трех тысяч девушек, которые вынуждены были работать на вас по шестнадцать часов в день. Шесть с половиной дней в неделю ради того, чтобы вы могли жить в своем большом доме на холме. Чтобы вы могли одеваться в красивое платье, а ваши лошади и собаки питались гораздо лучше, чем я и мне подобные! Я была одной из ваших фабричных девушек! Мой отец гнул на вас спину, моя мать гнула на вас спину, мои братья и сестры — те, что могли работать и не умерли от недостатка пищи, от грязных кроватей и закопченных окон или от укусов крыс — все они были вашими рабами. Одна из ваших машин отрезала моему отцу руку, и вы вышвырнули его на улицу без единого гроша. Моя мать умерла от чахотки. Я тоже медленно выкашливала свою жизнь, мой милый баронет, пока вы объедались изысканной пищей и отдыхали на диванах… а может быть, беззаботно дремали на роскошной церковной скамье и швыряли тысячи для того, чтобы прокормить бедных азиатов или снарядить миссионеров для обращения в истинную веру африканских язычников. Я выкашливала свои легкие и вынуждена была ходить на панель, чтобы прокормить своих младших братишек и сестренок. И я подхватила сифилис, вы, гнусный, набожный ублюдок, и все потому, что вы хотели выжать последние капли пота и крови из меня и мне подобных несчастных! Я умерла в тюрьме, потому что вы требовали от полиции, чтобы она покончила с проституцией. Вы… Вы!..

Смитсон сначала покраснел, а затем побледнел. Потом приосанился, хмуро взглянул на женщину и произнес:

— Вы, распутницы, всегда найдете, кого обвинить в том, что вы начали предаваться похоти. Обвинить в том, что вы начали предаваться столь гнусным вожделениям! Бог знает, что я стойко следовал его заповедям!

Он повернулся и пошел прочь, но женщина побежала за ним и замахнулась на него своей чашей. Все произошло очень быстро. Кто-то вскрикнул. Смитсон повернулся и присел. Чаша едва задела его макушку.

Смитсон быстро шмыгнул мимо женщины и, прежде чем та опомнилась, затерялся в толпе. К несчастью, отметил Руах, мало кто понял, что происходит, потому что там не было никого, кто понимал бы по-английски.

— Сэр Роберт Смитсон, — задумчиво произнес Бартон. — Насколько мне помнится, он владел хлопкопрядильными фабриками и металлургическими заводами в Манчестере. Он был известен своей благотворительностью и добрыми делами среди язычников. Умер он, как я помню, в 1870 году в возрасте что-то около восьмидесяти лет.

— И вероятно, в твердом убеждении, что за свои дела будет вознагражден на небесах, — сказал Лев Руах. — Разумеется, ему и в голову никогда не приходило, что он убийца многих сотен людей.

— Если бы он не эксплуатировал рабочих, это делал бы кто-нибудь другой, уж будьте в этом уверены! — засмеялся Бартон.

— Вот! Вот! Именно этим оправдывались очень многие на протяжении всей истории человечества, — взорвался Руах. — Между прочим, в вашей стране были промышленники, которые следили за тем, чтобы зарплата и условия труда рабочих улучшались. Одним из таких идеалистов был… да, Роберт Оуэн.

— Не вижу особого смысла спорить о прошлом, — примиряюще произнес Питер Фригейт. — Мне кажется, нам следовало бы заняться нашим нынешним положением.

Бартон поднялся.

— Вы как всегда правы, янки! Нам нужен кров над головой, орудия и Бог знает что еще! Но прежде всего, я думаю, нам стоит взглянуть на стойбища людей на равнине и посмотреть, чем занимаются их обитатели.

В это мгновение из-за деревьев на холме, возвышавшемся над ними, показалась Алиса. Фригейт первым заметил ее и разразился хохотом:

— Последний крик моды в одежде высокородных леди!

Бартон повернулся и изумленно вытаращил глаза. Харгривс нарезала длинные травянистые прутики и сплела из них одежду из двух предметов, одним из которых было что-то вроде пончо, прикрывающее грудь, а другим — юбка, ниспадающая до икр.

Эффект был довольно странный, хотя именно его ей и следовало бы ожидать. Когда она была нагая, лысая голова не так уж сильно вредила ее женственности и красоте. Но в этом зеленом, бесформенном, оттопыривающемся одеянии ее лицо сразу же стало мужеподобным и некрасивым.

Остальные женщины столпились возле нее и стали ощупывать пряжу из стеблей и пояс из травы, поддерживающий юбку.

— Самое большое неудобство — трава сильно раздражает кожу, и она все время чешется, — сказала наконец Алиса. — Но зато так приличнее. Вот все, что я хотела сказать по этому поводу.

— По-видимому, вы изменили свое мнение. Помните, вы как-то говорили, будто вам безразлично, что вы обнажены, если остальные также голые, — съязвил Бартон.

Алиса холодно посмотрела на него и заявила:

— Надеюсь, что теперь все будут одеты, как и я. Все! Каждый порядочный мужчина и женщина!

— Да… теперь я вижу, что для некоторых условности превыше всего! — покачал головой Бартон.

— Я сам был ошарашен, очутившись среди множества голых людей, — рассмеялся Фригейт. — Даже несмотря на то, что нагота на пляжах и дома стала обыденной в конце восьмидесятых годов. Однако здесь все довольно быстро привыкли к нынешнему положению вещей, не так ли? Все, кроме, как мне кажется, безнадежных психопатов.

Бартон развернулся и обратился к другим женщинам:

— Ну, а как вы, дорогие дамы? Вы тоже оденете эти безобразные колючие копны сена только потому, что одна из представительниц женского пола вдруг решила, что у нее снова появились интимные части тела? Может ли то, что уже было публично обозреваемо, снова стать интимным?

Логу, Таня и Алиса ничего не поняли из его слов, поскольку он говорил по-итальянски. Но через мгновение он произнес те же самые слова на английском.

Алиса, вспыхнув, сказала:

— То, во что я одета — мое личное дело! Если кому-нибудь нравится ходить голым в то время, как я пристойно прикрыта — что ж!..

Логу опять не поняла ни слова, но, очевидно, сама сообразила, что происходит. Она рассмеялась, пожала плечами и отвернулась. Остальные женщины, казалось, старались предугадать, как намерены поступить другие. В этот момент их не интересовало ни уродство, ни неудобство этой новой одежды.

— Пока вы, женщины, определите, как вам поступить, — предложил Бартон, — было бы неплохо, если бы вы соизволили взять бамбуковые ведра и пройтись с ними к реке. Мы смогли бы выкупаться, наполнить ведра водой, посмотреть, каково положение на равнине, а затем вернуться сюда. До наступления ночи надо соорудить несколько домиков или хотя бы временных шалашей.

Они двинулись вниз, продираясь сквозь траву, волоча с собой чаши, оружие и ведра. Пройдя совсем немного, они повстречали довольно много людей. По-видимому, многие решили покинуть равнину. И кроме того, некоторые нашли сланцы и изготовили орудия и оружие. Возможно, они научились технике обработки камня у других первобытных людей, оказавшихся в этой местности. Пока Бартону повстречалось только два существа, не принадлежащих к виду «гомо сапиенс», и оба были в его группе. Но от кого бы люди ни научились технике обработки камня, она пошла им на пользу. Бартон с товарищами прошел мимо двух уже почти завершенных бамбуковых хижин. Они были круглые, с одной комнатой и конической крышей, покрытой листьями железных деревьев. Один мужчина, пользуясь кремневым топором и скребком, делал