Все звуки усилились. Он слышал дыхание девочки, биение ее сердца и сердца Алисы, урчание ее кишечника и шелест ветерка в ветвях деревьев. Откуда-то издалека донесся крик.

Он встал и прислушался. Что случилось? Почему так обострились чувства? Почему он в состоянии слышать стук их сердец, а своего нет? Он даже ощущал форму и шероховатость травы у себя под ногами. Он почти что чувствовал, как отдельные молекулы воздуха с грохотом ударяются о его тело.

Алиса тоже встала.

— Что происходит? — спросила она. Ее голос обрушился на него, словно порыв ураганного ветра.

Он не ответил, пристально глядя на нее. Теперь, как ему показалось, только теперь, по-настоящему, он рассмотрел ее тело.

Алиса подошла к нему, обмякла и закрыла глаза. На губах выступила влага, и она, раскачиваясь из стороны в сторону, почти что пела:

— Ричард! О, Ричард!

Затем она остановилась. Глаза ее округлились, когда она почувствовала, что объятия Бартона стали сильнее. А когда он наклонился и попытался ее поцеловать, она с криком «Нет! Нет!» отпрянула от него и скрылась во тьме среди деревьев.

Какое-то мгновение он неподвижно стоял. Для него казалось непостижимым, что она, которую он любит так, как никогда никого не любил, может не откликнуться на его призыв.

Она, наверное, дразнит его. Вот в чем дело. Поэтому он ринулся в темноту ночи, не переставая выкрикивать ее имя.

Прошло, должно быть, несколько часов, когда на них обрушился дождь. То ли действие наркотика ослабело, то ли холодная вода отрезвила их — но оба словно в одно и то же мгновение пробудились от этого, больше похожего на сон, наваждения. Она взглянула ему в лицо, освещенное вспышкой молнии, закричала и яростно толкнула его.

Падая на траву, он резко выбросил вперед руку и поймал ее за лодыжку. Она упала на него и на четвереньках попыталась отползти.

— Что с вами? — закричал он.

Алиса как будто пришла в себя. Она села на траву и уткнулась лицом в колени. Тело ее начало сотрясаться от всхлипываний. Бартон встал, поднял ее подбородок и посмотрел в глаза. Где-то поблизости снова сверкнула молния, и Бартон увидел, что лицо женщины искажено мукой.

— Но вы же обещали защищать меня, сэр! — вскричала она.

— Судя по вашему поведению, — возразил Бартон, — вы вовсе не хотели, чтобы я вас защищал. И я не обещал защищать вас от естественных человеческих порывов.

— Порывов?! — заплакала она. — Порывов! Боже мой, я никогда в жизни не вела себя так! Я всегда, слышите, всегда была добропорядочной! Я была девственницей, когда вышла замуж! И всю жизнь я была верна своему мужу! А теперь… С абсолютно незнакомым!.. Только подумать! Не знаю, что это в меня вселилось.

— Значит, я потерпел полный провал, — спокойно сказал Бартон и рассмеялся. И все же в нем зашевелилось чувство раскаяния и горечи. Если бы все это произошло по ее собственному желанию, тогда бы у него не возникло ни малейших угрызений совести. Но эта резинка содержала в себе какой-то сильнодействующий наркотик, и именно он заставил их стать любовниками, страсть которых не имела границ. Этот наркотик сделал из Алисы очень пылкую и страстную женщину, словно это была не добропорядочная английская леди, а опытная наложница в гареме турецкого султана.

— Вы не должны ни в чем раскаиваться и упрекать себя, — нежно сказал он. — Считайте, что вы были одержимы. Во всем виноват дурман.

— Но ведь я допустила это! — воскликнула она. — Я… Я!!! Я хотела этого! О, какая я низкая, порочная девка!

— Что-то не припоминаю, чтобы я предлагал вам какие-нибудь деньги!

Ему вовсе не хотелось быть таким бессердечным, просто он пытался ее разозлить, чтобы она забыла свое унижение. И он преуспел в этом. Она вскочила на ноги и вцепилась ногтями в его грудь и лицо.

Она называла его такими именами, какие высокородной и благовоспитанной леди викторианской эпохи совсем не следовало бы знать.

Бартон схватил ее за запястья, чтобы не допустить серьезных повреждений, и пока он держал ее, она поливала его всякой словесной дрянью. Наконец, она выдохлась и снова начала плакать. Он отвел ее к костру. От костра, конечно, остались только мокрые головешки. Бартон отгреб верхний слой и подбросил свежую охапку сухого сена, лежавшего во время дождя под деревьями. При свете янтарных угольков он увидел, что девочка спит, свернувшись калачиком между Каззом и Монатом, укрывшись сверху копной травы. Он вернулся к Алисе, которая сидела под другим деревом.

— Держитесь от меня подальше, — сказала Алиса. — Я вас больше не хочу видеть. Вы обесчестили меня! Вы испачкали меня в этой грязи! И это после того, как дали слово защищать меня!!!

— Если вы хотите замерзнуть, то пожалуйста. — Бартон пожал плечами. — Я подошел к вам просто предложить лечь вместе с остальными, чтобы хоть как-то сохранить тепло. Но если вам не хочется спать с такими удобствами, то пусть будет по-вашему. Но я еще раз повторяю, что все наше поведение было обусловлено воздействием какого-то наркотика. Нет, нет, не обусловлено. Наркотики не могут порождать желания или поступки. Они просто позволяют им прорваться наружу из-под контроля нашего сознания. Обычные наши внутренние запреты падают, и никто не может за это винить себя или кого-либо другого.

И тем не менее, я был бы лжецом, если бы сказал, что это не доставило мне наслаждения. Да и вы солгали бы, сказав, что не получили удовольствия. Поэтому зачем терзать свою душу ржавыми ножами совести???

— Я не такое животное, как вы! Я — добрая христианка и богобоязненная, добродетельная женщина.

— В этом нет сомнений, — согласился Бартон. — Однако позвольте заметить еще вот что. Я сомневаюсь, что вы сделали бы это, если бы в глубине вашей души не было этого сокровенного желания. Наркотик подавил ограничения, которые вы сами на себя налагаете, но безусловно не вкладывал в ваш разум саму идею. Эта мысль была у вас уже раньше. Любой поступок, обусловленный принятием наркотика, исходит от вас, поскольку в глубине своей души вы хотели его совершить.

— Я понимаю это! — закричала она. — Неужели вы думаете, что я глупая служанка? У меня есть разум! Я отлично отдаю себе отчет в том, почему я это сделала! Мне просто никогда и не снилось, что я могу быть такой… такой… особой! Но, должно быть, я такая и есть на самом деле! А почему бы и нет!

Бартон пытался утешить ее, доказывая, что у любого человека в его естестве могут быть противные для его духа желания. Он указал на то, что понятие первородного греха именно и проистекает из этого: поскольку она — человек, следовательно, и у нее могут быть темные желания. И так далее.

Но чем больше он пытался успокоить ее, тем хуже она себя чувствовала. В конце концов, дрожа от холода и устав от бесполезных аргументов, он сдался. Растолкав Моната и Казза, Бартон залез между ними, обнял девочку и постарался заснуть.

Тепло трех тел и одеяло из травяной охапки успокоили его. Когда он засыпал, всхлипывания Алисы все еще доходили до его сознания, несмотря на то что он укрыл голову травой.

Проснулся он, когда небо уже было покрыто серым светом ложной зари, которую арабы называли «волчьим хвостом». Монат, Казз и девочка еще спали. Некоторое время он чесал тело, зудящее от жесткой травы, а затем выполз наружу. Костер прогорел. Капли росы свешивались с листьев деревьев и с венчиков стеблей высокой травы. Он поежился от холода. В теле не чувствовалось ни усталости, ни каких-либо других последствий действия наркотика, которых он опасался. В траве под одним из деревьев он обнаружил охапку сравнительно сухого бамбука. Бартон снова разжег костер, и через некоторое время ему стало тепло и уютно. Затем он увидел бамбуковые сосуды и напился. Алиса сидела в копне из травы и угрюмо смотрела