положению, и простило этого человека. Изгнанный из круга порядочных граждан, он окончательно опустился и дошел до зверского состояния. Снедаемый упреками совести, он живет, брошенный всеми, здесь, под вышкой, а управление дает пенсию его несчастной семье. Мы нарочно не убрали его, сэр, чтобы вы могли наглядно убедиться, как основная масса рабочих относится к коммунистическим агитаторам.

Лорд Орпингтон был потрясен, так как, несмотря на суровость характера, выработанную во время своих доблестных походов, он был человеком доброй души.

– Я просил бы вас, господин директор, помиловать этого бедняка. На него нельзя смотреть без слез!

– К сожалению, это зависит не от меня. Управление простило его, он несет кару по приговору общественного мнения. Но я полагаю, что рабочие, узнав о вашей доброте, сэр, исполнят ваше желание и снимут с него клеймо презрения.

Лорд Орпингтон вынул из бумажника крупную кредитку и подал лохматому отверженцу. Тот покачал головой, выругался и скрылся под вышку.

Главный директор предложил сэру Чарльзу в заключение осмотра поглядеть на центральный нефтесобирательный бассейн.

Сэр Чарльз двинулся в указанном направлении, главный директор задержался на минуту и, подозвав начальника охраны промыслов, сказал ему бешеным шепотом:

– Штраф, выговор в послужной список и немедленное увольнение! А этого мерзавца сегодня асе ночью через фронт.

И главный директор с добродушной улыбкой присоединился к гостю на берегу бассейна.

Зрелище, представившееся там взору лорда Орпингтона, произвело на него большее впечатление, чем все виденное до сих пор.

В огромном хранилище неподвижно, отливая по поверхности масляной радугой, лежала нефть. Ее черная масса вскипала по временам пузырьками газов, бурлила и шипела.

Лорд Орпингтон в волнении сжал руки, и ему показалось, что на поверхности этого озера нефти плавают тысячи, сотни тысяч радужных акций нефтяной компании. Они переливались веселыми красками, слепили глаза, а под ними густела, прессовалась черная масса, неодолимо тянувшая к себе.

Сэр Чарльз вздрогнул, поспешил отойти от бассейна и, отказавшись от предложенного завтрака под предлогом необходимости выслушать срочные политические доклады, уехал в Порто-Бланко.

Но и в вагоне нефтяной мираж не покидал его. Пышный ковер растительности, простиравшейся по сторонам пути, казался ему нефтяным океаном, подернутым сверху блестящим зеленым налетом эфирных масел, а дым сигары плавал в купе тяжелым облаком черной земной крови.

Он не мог отделаться от этого бредового состояния даже в доме президента Аткина, куда проехал с вокзала на званый обед, и хотя терраса благоухала магнолиями и гиацинтами, а развлекавшая его Лола овевала лорда Орпингтона веяниями «Безумной девственницы», ему чудилось, что и цветы, и прелестная дочь президента пахнут мазутом.

Эта галлюцинация была сильнее его воли. Даже налитое в бокалы драгоценное вино отдавало резким маслянистым привкусом, оно вспыхивало в крови, как нефть в дизеле, оно густело и застывало комками черного золота.

Сэр Чарльз с трудом понимал обращенные к нему фразы приветствий и тосты, отвечал на них невпопад, и присутствовавшие на обеде государственные мужи Итля решили, что генерал подавлен впечатлениями, произведенными на него богатствами недр республики.

И они были совершенно правы в своем заключении, хотя и пришли к нему путем других силлогизмов, чем сэр Чарльз.

После обеда, усевшись в кресло в углу террасы и задумчиво глядя на море, лорд Орпингтон задал президенту Аткину, со всей возможной дипломатичностью, интересовавший его вопрос, – какое общество или частное лицо является владельцем промыслов?

Но президент, несколько возбужденный от излишка тостов, произнесенных за столом, внезапно сказал с беспечной улыбкой:

– Не будем сегодня, милорд, удручать себя скучными материями. У нас есть народная мудрая поговорка: делу час – потехе остальное. Эта прекрасная инстинктивная мудрость нации является руководящим началом не только для отдельных граждан, но и основным принципом нашей демократии. Взгляните лучше, какой великолепный день, какими глубокими тонами играет наше родное море, как дышат роскошные цветы негой и томностью. Ах, милорд, наша природа зовет к любви, и как несчастны народы севера, не имеющие этой роскошной земли, этого животворящего солнца…

И прорвавшийся президент начал высоко поэтический гимн в честь своей родины и ее красот.

Лорд Орпингтон слушал довольно рассеянно, обескураженный неудачей своей попытки приблизиться вплотную к нефтяным делам.

Поведение президента казалось ему хитростью, дипломатической уловкой, и, только взглянув внимательно в возбужденно блестевшие и увлажненные глаза господина Аткина, он понял, что глава республики выпил лишнее и искренне охвачен поэтическим порывом.

В разгаре президентского вдохновения внимание сэра Чарльза было привлечено беззаботным смехом в саду под террасой и веселым собачьим лаем.

Он перегнулся через перила и не без удивления увидел забавную сцену.

На скамейке стояла Лола, похожая на сиреневого вечернего мотылька, и держала в руках коробку шоколадных конфет.

Она с хохотом выбирала конфеты и бросала их молодому человеку в белом фланелевом костюме, который стоял перед ней на четвереньках и с поразительной ловкостью ловил летевшие кусочки шоколада ртом.

Поймав конфету, он заливался радостным лаем, так похожим на настоящий лай фокстерьера, что сэр Орпингтон в первую минуту даже подумал, что в этой сцене участвует и настоящая собачонка.

Он перевел глаза на президента и спросил:

– Господин президент! Вы прекрасно рассказываете о красотах вашего отечества, но не будете ли вы любезны объяснить мне, кого это кормит ваша милая дочь таким оригинальным способом?

Президент Аткин, прерванный на самой вершине экстаза, подошел к перилам и заглянул вниз. Лицо его осветилось доброжелательной улыбкой.

– Ах, это бедняжка Макс! Лола всегда пробует над ним свои шалости.

– А кто этот Макс?

Президент сделал пренебрежительный жест.

– Это бедный молодой человек, жертва политической нетерпимости, принц Максимилиан Лейхтвейс. Он один из немногих оставшихся в живых потомков царствующего дома Ассора, все остальные с потрясающей жестокостью истреблены коммунистическими узурпаторами. Но в нашем демократическом отечестве он нашел убежище и живет спокойно, на небольшую пенсию, ассигнованную ему парламентом.

– По-видимому, очень милый и воспитанный юноша, – заметил вскользь сэр Чарльз.

– Да! Но, к сожалению, у него тут немножко пусто, – президент дотронулся до своего лба, – хотя это и исключает возможность каких бы то ни было реставрационных авантюр с его стороны. Он ухаживает за нашими девушками, очень любит танцы и проводит большую часть времени во второразрядных кабаре. Он в полном и беспрекословном подчинении у Лолы.

В это время принц, поймав конфету, поднял вверх голову, и сэр Чарльз увидел его лицо, одутловатое, с мелкими чертами, с бело-желтыми, как у маленьких детей, волосами. Глаза у него были мутно-синие, с покорным и глуповатым выражением.

– Очень милый юноша, – сказал вторично лорд Орпингтон и поднялся, прощаясь.

Выходя в вестибюль, он сказал своему флаг-лейтенанту:

– Я попрошу вас остаться здесь и переговорить с принцем Лейхтвейсом. Я желаю завтра видеть его на «Беззастенчивом» после наступления темноты. Кроме того, передайте ему вот эти кредитки. Бедный мальчик нуждается. Но… чтоб об этом ни одна душа не знала!