Максимов, Николаева, Тушнова, Соболь, Гудзенко и прозаики: Калинин, Тендряков, Бондарев. Да, угадали в них подающих надежды писателей. Как-то дальше будут развиваться их таланты? Не выпускайте их из поля зрения. Пишите о них. Я бы тоже писал, да дела завалили...

- Вы, Александр Александрович, изо всех сил стараетесь, чтобы и меня они завалили, - заметил Макаров.

- А ты думал, я тебя отпущу? Нет, не настало еще время. Я только вот что могу сделать для тебя... - И он протянул Макарову его заявление, на первой странице сверху была резолюция:

'Дорогой Александр Николаевич! Рад бы помочь Вам душой, да дела не позволяют. Идите, дорогой, в 'Знамя', как было предложено и договорено. Отпуск творческий месяца на два я вполне поддерживаю.

С сердечным приветом.

А. Фадеев

- Понятно! - произнес Макаров, дочитав резолюцию. - Я чудес не ждал... Я себе еще в юности предсказывал, что писать буду свои книги в шестьдесят лет... как Даниель Дефо.

- Вот именно! Осталось только непременно дожить до шестидесяти, подхватил Фадеев. - А пока поезжайте и хоть начните книгу о Твардовском: начало - великая вещь.

* * *

В 1955 году Александр Макаров был назначен главным редактором журнала 'Молодая гвардия'. Это было его последнее назначение, подписанное Александром Фадеевым. В апреле 1956 года состоялся последний их, самый большой за десять лет разговор.

В начале марта Макаров встретил Фадеева на набережной Москвы-реки. Выглядел он удивительно одиноким, в походке усталость. Пошли вместе. Фадеев произнес:

- Да, вот так-то, Саша, уходит жизнь - не догонишь...

Помолчали. Наконец Александр Александрович стал расспрашивать о журнале. Отметил:

- Хорошо, что предполагаете в редколлегию бывших фронтовиков: Винокурова, Тендрякова. Слышал, что приглашать писателей ездил к ним домой. Верно! Так сразу снимается формальность, официальщина, которая губит нашу работу... Вы и у Веры Васильевны Смирновой были? Знаете, что у нее сын погиб?.. Хорошо, что поддержали ее. Согласилась она в редколлегию?

Фадеев замолчал надолго. Что-то неотвязно приковывало его мысли. Александр Николаевич, стремясь развеять его плохое настроение, заговорил о своей недавней поездке в Калязин. Фадеев оживился:

- Вы связаны с Калязином?

- Это моя родина.

И тут обнаружилось, что они земляки. Фадеев родился в Кимрах. Детство Макарова прошло в селе Константинове Калязинского уезда, в 55 километрах от Кимр. (Лет 70 назад из Калязина ездили на лошадях в Кимры, чтобы попасть на 'чугунку'.)

Фадеев спросил:

- А остался кто-нибудь в деревне?

- Нет. Я рос сиротой, у бабушки, а она пять лет как померла...

- Нет милых душ... есть могилы, - задумчиво произнес Фадеев.

- И могил нет. Калязинское кладбище на дне Большой Волги... Бабушкина могила хоть и цела, да вырваться недосуг. Александр Александрович вздохнул:

- Недосуг, недосуг, всю жизнь недосуг... А ведь с тех людей все начиналось, и в нас все от них... - Неожиданно спросил: - А вы хотели бы начать жизнь сначала?

- Да. Только без совершенных ошибок.

- Хорошо вы ответили! Да - начать сначала, но без ошибок. Я бы постарался - хоть без одной.

- Без какой, если не секрет? - спросил Макаров. Александр Александрович ответил:

- Надо было писать и только писать.

- Это сейчас вы так думаете, - возразил Макаров. - А вернись все сначала, вы бы снова так 'ошиблись'... Ведь то, что вы делали, было общественной необходимостью, и не мог никто из нас от этого отклониться. Вы же сами мне это десять лет внушали...

- Хочу писать, - тоскливо повторил Фадеев. - Надо осознавать все, что произошло. Слишком много пережито, перевернулось...

- И даже вывернуто корнями вверх.

- Вот именно! Приживутся ли снова эти корни? И что скажут о нас в будущем?

- Что мы заблуждались, ошибались, недопонимали, - ответил Макаров, - но никто не сможет обвинить нас в корысти.

- Смогут! - ответил Фадеев. Лицо его потемнело, на нем отразилась боль и отвращение. - Я тут с такой гадостью столкнулся... и эта гадость была адресована мне... Я не боюсь врагов. Но несправедливость - жестокая сила! Она мешает думать, писать, быть самим собой.

- Но все равно справедливость восторжествует, а наветы развеются, как дым, и очень скоро. И книги ваши будут жить! - страстно говорил Макаров. - А знаете, и в моей жизни ваш Метелица сыграл решающую роль: в 38 году моя жена влюбилась в него, а заодно и в меня, и помчалась за мною в армию!

Фадеев пожал ему руку:

- Почему вы мне об этом никогда не рассказывали? - И грустно добавил: Некогда было.

- Скольких людей делали лучше ваши книги, во сколько судеб вошли ваши герои!

Макаров опять перевел разговор на 'Молодую гвардию'.

- Приходят в журнал совсем молодые, они уж и не воевали - детьми были. Талантливые, дерзкие! Один очень интересный - ему 23 года.

- Кто это?

- Евгений Евтушенко. - Хорошие стихи?

- Да. Острые. Ищет... путается, снова ищет.

- Им надо помочь, - сказал Фадеев. - Они не видели того, что видели мы. Они не видели войны с фашизмом - им будет нелегко разобраться.

И пошел разговор о связи поколений, о неумирающих традициях нашей литературы. Закончился он неожиданно. Фадеев сказал:

- Устал я, Саша.

Эти слова были как крик боли - и, не пытаясь больше повернуть разговор, Макаров только попросил Фадеева посмотреть посланную ему рукопись первого номера 'Молодой гвардии' и прислать что-нибудь из его писем в следующие номера журнала.

Фадеев пообещал...'

Наступило лето 1967 года. Я жил в Быковке, ездил в Сибирь. Изредка писал Александру Николаевичу. Ответы получал хотя и бодрые, но чувствовал, что дела моего друга на поправку не идут.

Дорогой Виктор Петрович!

Два твоих письма лежали у меня на столе, когда я вернулся из поездки к родным пенатам. Бросил все на полдороге и второго смотался в Калязин, где Наташа вот уж год обещала выступить.

Поехали на машине и прямо с ходу в родную деревню Осташкове.

Пусто в деревне, хоть шаром покати. Отцовский дом, в котором живут, и тот чужим и запустелым веет. Дети у хозяйки выросли, дочь замужем и учительствует в городе, и она зиму с нею жила, коров продала, кур вывела - дом не дом, так, строение. А бабушкин дух и вовсе выветрился. Никакого чувства не пробудилось во мне, зашел так же, как бы и в любой дом зашел, - видимо, с возрастом даже воспоминания детства теряют свою власть.

Полуслепая соседка чистит картошку, рассказывает, что сын вот уж два года не приезжает - тот, с которым я и сейчас переписываюсь и которого в свое время Есениным заразил. Живет старуха с дочерью - девицей, рожд. 21-го года, так и не вышедшей, как большая часть ее подруг, замуж - все такие девицы работают тоже не в деревне, а в Калязине, за шесть верст, в 'Красном швейнике'. Зато теперь не пешком ходят, а на велосипедах ездят. Выходить им было не за кого, да и сейчас в деревне один Юрка- киномеханик, постарше Анкеты на три года, красивый малый и добрый очень, только по доброте своей он еще лет десять назад сошелся с Лидочкой, старше его лет на 16, да так при ней и остался, в прошлом году расписались, теперь воспитывают дочь. Раньше семья восставала против, теперь смирилась. Закормил он нас сметаной и творогом.

Новости в деревне какие? Вчера закопали Аннушку Колпакову, жену первого председателя колхоза, посаженного в 1934 году и где-то помершего, женщину с трагически-черным, дурным глазом. Глаз у нее