рублей старыми деньгами!' - расстроенно сказала мужу жена, судя по одежде и манере держаться, лишних денег в доме не имевшая. 'Как это двести пятьдесят?! Как это двести пятьдесят?!' - 'А так вот. Двадцать пять рублей нынешних - этодвести пятьдесят старых. А на счетчике было два рубля нынешних, а ты дал двести пятьдесят прошедших, старых денег, понимаешь?' - 'Я правильно ему дал. Два рубля на счетчике, плюс полтина на чай!..' - все больше закипал поэт. 'Нет, неправильно! - возражала упрямая жена. - Ты передал этому человеку-хапуге двадцать два рубля с полтиной новыми деньгами, что в переводе на старые деньги значит - двести двадцать пять рублей...' Тут поэт Смеляков вовсе вскипел, бросил вилку с наколотой на нее сосиской, вскочил на ноги: 'Взгляните на эту дуру! - воззвал он к публике, которой в столовой, слава богу, почти не было. - Я дал таксисту двадцать пять рублей, а она говорит двести пятьдесят! Это как?! Это ж... Во, дура! Во, дура...'

Жена слушать мужа далее не стала, вихрем вылетела из столовой. Когда мы вышли на улицу, она нервно курила на крыльце и говорила чете Штейнов: 'Вместо двух с полтиной высадил, идиот, четвертную этому честному латышу, и я же еще дура!..'

Ну, думаю, сейчас Ярослав Васильевич одумается, извинится перед женой. А он - шапку в охапку и, надевая на ходу пальто, все еще ворча и ругаясь, мимо жены, на берег студеного моря, в ларек, чтобы там объяснить мужикам сложную финансовую ситуацию, в какую он угодил, и успокоиться за стаканчиком винишка.

Вечером поднарядились мы с женою и пошли в столовую. Теща Лазаря Карелина сказала, что подойдет позднее, уж к двенадцати ближе, чтобы никого собою не. связывать.

В зале-столовой стояла нарядная елка для ребятишек, которые собрались в Доме творчества уже давно, и они, кто в парадном, кто еще в будничном, снаряжали елку к празднику, накрывали столы, были возбуждены, как все дети в ожидании праздника.

Лишь в нашем зальчике было спокойно и безлюдно. Мы с женою сели за стол, выставили коньяк и вино и стали дожидаться остальных писателей.

Время близится к десяти, переваливает за десять. Ребятишки в большом зале уже танцуют, гремит музыка. А мы все одни.

Наконец появилась официантка Анечка, поставила перед нами сосиски с капустой, чай, по кусочку сыра и что-то подзамялась, стала с места на место переставлять посуду и все поглядывала на бутылки, нами выставленные. Я и коньяк-то какой-то дорогой отхватил - гулять так гулять! 'Я тэ ж сибирака', как говорит мой фронтовой дружок Петька Николаенко, хохол, урожденный в Сибири. Он и нынче живет и здравствует в Алтайском крае, на должности зама председателя крупного колхоза. А я ведь не только 'сибирака', но и писатель, член Союза, пусть и молодой, однако уже издавший несколько книг, печатающийся и в московских журналах, даже толстых, и жена у меня не на помойке найдена, на войне найдена, там и в партию вступила, да и работает, пусть и чусовским, но все журналистом!..

- Ви, чьто, купили вина, да? Для Новый гот, да? - спросила Анечка.

- Да, - говорим, - да! Почти всегда встречали Новый год дома - на людяхто некогда было, чаще - и не на что...

- Я дольшна вас огорчить, - опустив глаза и не зная, куда деть руки, продолжала Анечка. - Эти люти, - обвела она рукою вокруг себя. - Эти люти решили вас не приклащать, решили кулять пес вас, вы же купили вина, точнее сказать, сакасали ужин и вина, давали кухня теньги.

- Как же так? - растерянно произнес я. - Ну ладно, мы... А как же теща Лазаря Карелина?

- Женщину эту они тоже решили не свать.

- Вот как! - посуровела моя жена. - Они решили! Ну раз они решили, пойдем, Витя, отсюда!

И несолоно, как говорится, хлебавши, даже сосисок не поевши, вышли мы на крыльцо с мраморными колоннами. Стоим. Молчим. Ветер дует с моря, сосны шевелит.

Я много пережил унижений в сиротском детстве, но столько, сколько я их пережил после войны, израненный, бездомный, выкинутый 'из радов', - редко кому и приснится.

'Братья и сестры!' - слеза прошибала, умереть тут же за отца и Отечество желалось, и мы: одна - госпитальная медсестра, секретарь комсомольской организации госпиталя, второй - я, молодой и шибко начитанный железнодорожник, 'скинули с себя броню' - откликнулись на отеческий голос, выполнили свой долг, потом нас за это так отблагодарили, что до сих пор кости от натуги и надсады болят.

И, казалось, что все уже миновало, мы выдержали, выстояли, в люди вышли, точнее - выбились, сами выбились, добивая последнее здоровье. И вот...

Я закипел. А закипевши, когда мне ударяла моча в контуженную голову, мог натворить всякое. Жена это знала и тянула меня в лес, на берег моря успокоиться. Но я не хотел успокаиваться. Я хотел напиться в своей комнатке и прийти сюда, 'потолковать' с братьями-писателями. Такой у меня нехитрый, чисто русский план созревал в голове, когда появилась на крыльце Анечка с накинутым на плечи пальтецом и сказала, чтоб мы не расстраивались, что 'это люти нехорошие' и гулять с ними нехорошо - 'никакого утовольствия не получите', и что пока не поздно, нам надо 'пешать ресторан Юрмала и просить отдельный столик, и токта путет хорошо'. И еще она сказала, что они 'перешивают всей кухней са нас, таких скромных лютей, и всей кухней притумали насчет Юрмала'.

- Спасибо, Анечка! - крикнули мы и бегом бросились с территории Дома творчества, будто свалили мешок с солью с плеч. Анечка нам помахала рукой.

Ресторан 'Юрмала' уже был закрыт. Мы постучали, и когда нам открыли, попросили позвать администратора или директора ресторана. На зов пришла крупная белокурая латышка, уже празднично причесанная и одетая. Мы ей в два голоса объяснили, что только что приехали, нам негде встретить Новый год, и просили нас приютить.

Латышка поначалу сказала: 'Чьто вы! Все столики куплены еще са полмесяца'. А потом на нас посмотрела пристально и вздохнула; 'Чьто делать? Чьто делать? Знаете чьто! Есть столик для четверых официантов, Я пойду их просить. А вы пока молитесь, чьтоб они сковорчивы были...' - и, обворожительно нам улыбнувшись, дама удалилась.

Не прошло и пяти минут - дама спускается по лестнице и так улыбается, будто не нам, а ей тот столик уступили- 'Все по-рятке! Все порятке! Только вам надо найти еще пара. Столик на четверых. И быстро, быстро!..'

Новый год - чудесный праздник, и чудеса в этот праздник заготовлены для всех людей на свете. Только мы вышли из ресторана, навстречу нам пара, он и она. 'Здравствуйте!' - говорят. Мы говорим: 'Здравствуйте!' - 'Вот мы, говорят, - молодожены из России. Сегодня только приехали на курорт, и нам не где встретить Новый год...'

'И Господь воздаст мне полной мерой за недолгий мой и горький век...'

Это был самый памятный праздник в нашей жизни. Я другого такого, шумного, веселого и дружного праздника не помню. Латыши тогда еще мало были поражены ржавчиной национализма. Играл ладный оркестр, и мы вместе плясали, пели, за полночь и столы сдвинули, молодожены, действительно оказавшиеся молодоженами, все твердили: 'Ну и везучие мы! Ну и везучие!'

Из ресторана мы с женою ушли в пять часов утра, многие, в том числе и милые молодожены, остались догуливать.

Проснулся я часов в десять, с ощущением праздника в душе и подался в столовку. Вся кухня навстречу: 'Ну как было? Хорошо? Хорошо?' - 'Во!' показал я женщинам большой палец. 'А стесь было очень плохо, - сказала осунувшаяся лицом Анечка. - Отин человек рукался насчет вас, пил посута...'

Слегка позавтракав, отправился я по парку, решая вопрос: опохмелиться или не надо? Иду, посвистываю. Навстречу мне Смеляков, смурной такой, сердитый. 'Здравствуйте, Ярослав Васильевич! С Новым вас годом!' - 'Здорово! И тебя тоже', - пробубнил в воротник Ярослав Васильевич и, спустя время, слышу сзади: 'Эй, парень! Погоди!' Я остановился. И Смеляков остановился. Смотрит на меня издали, и вижу - неловкость его какая-то гнетет. 'Опохмелиться хочешь?' - 'Почему бы и нет'. - 'Тогда пошли!'

Идем. Молчим. Ярослав Васильевич впереди, я немного сзади. Вышли к морю. На дюнах ларек стоит, синий и пустой, единственный, еще не закрытый на зиму ларек, досконально освоенный Смеляковым, как я сразу же догадался.

- Здорово! С Новым годом! - сказал Ярослав Васильевич и бросил деньги на прилавок. Ларечник подал бутылку хорошего вина, поглядел вопросительно насчет закуски. Ярослав Васильевич отмахнулся и взял лишь тарелку с конфетами.