— Скажи своему начальнику, что мне мои люди, которых я отправил к вам, срочно нужны здесь.

— Это связано с тем, что вы нашли за стеной моего жилища? — Пауль вопросительно уставился на русского офицера.

Павел недобро улыбнулся. Приблизился к чилийцу на шаг и тихо произнес, пристально глядя ему в глаза:

— Нет. Просто скажи, чтоб он их срочно вернул. Топливо за доставку я компенсирую. Двадцать литров.

— Хорошо. Я скажу, — кивнул Пауль.

Он сдержал слово, и уже через двадцать минут майор Стечкин получил ответ.

— Центурион сказал, что вы лично должны встретить ваших людей на условленном месте.

— Почему? — удивился майор.

— Он не сказал. Но объяснил, что ему необходимо встретиться с вами лично. Это очень важно.

Стечкин вздохнул. Возможно, в этом крылся какой-то подвох. Но, похоже, выбора нет. Он не будет свободен в дальнейших действиях, пока Борис Колесников и его парни не окажутся в безопасности.

Это был довольно просторный зал, несмотря на низкий потолок. Оборванцев-склавенов здесь было множество. Их общие черты, одинаковые лохмотья и неразличимые в толпе лица создавали впечатления какой-то огромной банки с опарышами. Люди здесь лежали вповалку. Кто-то спал. Кто жадно ел сушеные грибы. Вот ребенок стоит позади, наверное, матери, и быстро поедает извлеченных у нее из волос блох. В помещение вошла группа склавенов, устало распластавшись на полу. Сразу встало столько же человек, взяли сумки с инструментами и ушли. Где-то в угол, вообще жуткое действо. Там, не стесняясь никого и ничего, спаривались самка и самец — назвать эти существа мужчиной и женщиной у Тиграна язык не поворачивался. Еще несколько самцов сидели полукругом, ожидая своей очереди. Рите было невыносимо больно смотреть на то, какую жизнь влачат эти несчастные существа, чьи предки некогда были людьми. Она вдруг увидела в этом самую яркую, несмотря на тусклый свет пары масляных ламп, иллюстрацию нечеловеческой и страшной сути войны и ненависти. И она отчетливо осознала, что та же судьба, возможно, ждет и их потомков. Это сейчас еще живут и относительно молоды те, кто пережил страшный катаклизм. А что будет еще через двадцать лет? Через пятьдесят. Через девяносто?..

Весь ужас того, что она видела, сжимал сердце и нагонял на глаза слезы. Рита прикусила губу, смотря на эту жуткую и в то же время вызывающую бесконечную скорбь массу. Но лица склавенов были пусты. Они не выражали боли, скорби по утерянному и чувства безысходности. Это был их мир. Привычный для них. Другого они не знали и знать не могли. Возможно даже, что их все устраивало и, может, кто-то был даже счастлив. Как тот ребенок, с аппетитом поедающий извлеченных из волос матери блох. Как те самцы, дождавшиеся очереди на спаривание.

Сердце Риты заныло совершенно невыносимо, и она отчаянно захотела поскорее обнаружить их найденку.

Молодая самка лежала чуть в стороне, на разложенном тряпье. Кто-то положил ей на глаза влажную тряпку. К ней на четвереньках уже подполз самец и, задрав лохмотья несчастной, стал нюхать ее бедра. «Наденька» капризно замычала, дернув ногой, и самец убрался, недовольно ворча.

— Господи… — сквозь слезы выдохнула Рита и подбежала к несчастной. — Привет, милая. Это я.

«Наденька» слегка улыбнулась, узнав голос, и нащупав рукой ладонь Риты, крепко в нее вцепилась.

— Бедная моя… — женщина осторожно убрала с ее глаз грязную тряпку и достала из аптечки чистый бинт. Смочила водой из фляги и аккуратно обтерла лицо «Наденьки». Затем деликатно осмотрела ее воспаленные глаза. — Ты скоро поправишься. Все будет в порядке. У тебя всего лишь временная слепота.

Рита положила ей на глаза чистый влажный бинт и погладила по щеке.

— Все будет хорошо…

— Как же все это ужасно! — послышался позади тихий голос Баграмяна. — Неужели и наши дети и внуки… Тоже…

Рита обернулась.

— Тигранчик. Миленький. Мы должны помочь этим несчастным. Их надо спасти.

Тигран вздохнул, оглядывая шевелящуюся массу. Затем присел на корточки.

— Рита, скажи, что именно мы можем сделать? Мы уже одним своим присутствием здесь угрожаем их жизни.

— Почему? Как?

— Подумай сама, родная. Этот мир был в изоляции почти столетие. И тут пришли мы, со своими микробами. Они все могут умереть только оттого, что кто-то из нас чихнет. Мы можем отдать им свою еду, но они отравятся, поскольку их желудки не знают ничего, что едим мы. Мы можем увести их в какое-нибудь наше убежище, и они там ослепнут от яркого света и умрут от другой влажности или первого же сквозняка. Ты имеешь право ненавидеть меня за эти слова. Я сам рвусь на части от бессилия, глядя на этих бедолаг. Но я не вижу никакого выхода для них, ничего, что мы можем предложить. Это единственная известная им жизнь. Захотят ли они другую? Но нам важно запомнить этот урок. Нам надо во что бы то ни стало не допустить, чтобы наши дети и внуки стали такими же. Единственное, наверное, что мы можем сделать для этих бедных… людей, это постараться избавить их от виртов. От их генетического, инстинктивного страха перед виртами. Сделать их свободными. И уйти. Непременно уйти и больше не беспокоить их…

— Но… Но как же… Тигран… Как же Наденька?.. — Рита вдруг не выдержала и зарыдала, бросившись в объятия своего спутника. — Господи, что же мы наделали-то?!.. Почему, скажи, почему столько лет тут, наверху, жили люди, и никто не знал, что творится у них под ногами?!

— Маргоша, — вздохнул Тигран. — Мы понятия не имели, что творится в наших душах, если смогли допустить мировую катастрофу. Что уж говорить о том, что творится где-то глубоко под землей. Не плачь, пожалуйста…

Он вдруг повернул голову. Живая масса оборванцев замерла, глядя на двух пришельцев. Глаза склавенов выражали что-то вроде примитивного любопытства. И это необъяснимым образом пугало.

Старший прапорщик Шестаков был категорически против. Совершенно очевидно, что после доклада Рохеса командир общины сильно рисковал, отправляясь на встречу с нацистами. Однако Стечкин был непреклонен. Задачей номер раз было забрать своих людей. Стоя на поверхности и провожая бронетранспортер, пренебрегая необходимостью одеть химкомплект, Шестаков даже перекрестил укатывающий в неизвестность БТР-80 с командиром на броне. И вот теперь он угрюмо брел по коридору бункера, перед этим матом послав возмущенного химика в дегазационной, оскорбленного пренебрежением защитных мер, происходившими в последние дни все чаще. Жутко хотелось курить, хотя Эдуард давно бросил.

Навстречу выскочил боец.

— Эдуард Иванович! — взволнованно воскликнул он. — Из туннеля человек пришел!

— Чего? Из какого туннеля? — нахмурился еще больше прапорщик.

— Ну, из того! Где бомбы скатились!

— Что за человек?!

— Говорит, что он из Пятого форта!

— Что?!

— Он не в себе, товарищ старший прапорщик! Требует Михеева!

— Михеева?! А как он?!

— Нормально уже! По лазарету ходит! Доктора материт!

— Зови его! Стой! Где сейчас этот, из форта?

— Там, — боец махнул рукой. — Он в бывшей комнате чилийца.

Шестаков кинулся в старый сектор бункера, пробегая привычные изгибы и повороты коридоров. Боец убежал уже далеко вперед, и вскоре Шестаков столкнулся с хромым Михеевым, ковыляющим из Лазарета.

— Иваныч, что там за кипешь, а?