сидела у зеркала затянутая в глухое, от ступней до горла, плотное шерстяное платье. Ее шею украшало ожерелье, на руках были массивные браслеты, а сложную прическу венчала изящная диадема. В таком виде скорее подобало присутствовать на приеме «Тысячи огней» во дворце императора, чем встречать любовника в своем алькове.

Некоторое время в комнате висела тишина. Эсмерея отложила перстни, которые она примеряла, когда вошел центор, и негромко спросила:

– Как прошел день, центор?

Тот откашлялся и четко отдал рапорт, как он, наверное, это делал на строевом плацу своего легиона. Эсмерея сморщила носик. И незаметным движением пальцев бросила в небольшую жаровню, стоявшую у изголовья ее ложа, пару шариков супремы.

– Что ж, я рада, что вы наконец обратили внимание на боевую готовность ваших людей. А то у меня сложилось впечатление, что ваши люди стали забывать, что такое мечи и луки.

Центор побагровел. Обвинение явно было несправедливым, но сладковатый аромат супремы уже ударил ему по мозгам, и его мысли приняли совсем другое направление. Да еще сидевшая перед ним женщина слегка изменила позу, чуть отставив ножку (так что обнажилась щиколотка) и приподняв плечи, отчего отлично видимая в большом серебряном зеркале грудь поднялась и напрягшиеся соски вызывающе натянули ткань. Вообще-то супрема одинаково действовала на любую особь вне зависимости от пола, но Эсмерея уже привыкла к ней и могла держать себя в руках.

– Я… э-э… да, Госпожа. – Центор облизал внезапно пересохшие губы.

– Что «да»? Я больше не могу рассчитывать на ваших людей, как на хороших воинов?

– Э-э-э… нет, Госпожа, то есть… – Центор уже слабо соображал, прилагая неимоверные усилия, чтобы удержаться на месте. Эсмерея едва заметно улыбнулась и втянула воздух раздувшимися ноздрями. О Творец, супрема все-таки действовала и на нее, и сегодня эта смесь терпкого мужского пота, чеснока и немытого тела, которая вчера вызывала у нее отвращение, действовала весьма возбуждающе. Что ж, это даже хорошо – сказать по правде, вчерашняя поза не принадлежала к числу ее излюбленных. Но сначала надо было покончить с одним делом…

Эсмерея медленно поднялась на ноги, стараясь, чтобы ее позы, перетекающие одна в другую словно вода, были воплощением сладострастия, так же медленно повернулась, при этом умело зажав подол между длинных стройных ног и прижавшись бедром к столику, отчего толстая материя туго натянулась, растянув вязку и превратившись в тончайшую сетку. У центора перехватило дыхание. Он вдруг понял, что, несмотря на плотность платья и обилие украшений, стоящая перед ним женщина практически обнажена… и бесстыдно демонстрирует это.

– Итак…

О-о, сейчас это был совершенно другой голос. Голос, буквально сорвавший центора с места и бросивший его к этой женщине. Эсмерея рассерженно вскрикнула и звонко хлестнула его по щекам, но для опытного ветерана чувствительными могли быть только удары, после которых остаются шрамы. Поэтому Эсмерее пришлось закричать. В следующее мгновение дверь резко распахнулась и на пороге выросла фигура молодого раба с искаженным лицом и с кинжалом в руке. Центор был слишком опытным воином, чтобы его можно было достать вот так запросто, с открытой для удара спиной, даже на самой вожделенной женщине. Он отшвырнул Эсмерею в сторону, отчего она рухнула на ложе, пребольно ударившись бедром о его край, и, поняв, что вытащить меч, который болтался у него на боку, он уже не успеет, резко выбросил вперед руку. Кинжал скользнул по предплечью, располосовав руку до локтя, но в следующее мгновение другая рука центора уже вцепилась в горло раба и сдавила его. Тот захрипел и попытался вновь ударить кинжалом, но центор уже сноровисто перехватил его руку и еще сильнее сдавил горло. Его движения были точны и экономны (еще бы, в конце концов это была та работа, которой он занимался всю свою жизнь). Раб задергался, выпустил кинжал и попытался обеими руками вцепиться в его пальцы, стискивающие горло. Центор довольно оскалился и, зарычав, еще сильнее стиснул пальцы. В горле у юноши что-то хрустнуло, он дернулся и, выплюнув увесистый кровяной комок прямо в лицо центору, обмяк. Центор довольно крякнул и, отшвырнув тело, повернулся к женщине. О боги, она полулежала на ложе совершенно нагая. Всю ее одежду составляли только те самые браслеты на руках, ногах и ожерелье на стройной шее. Ее глаза сверкали, влажные губы были приоткрыты от прерывистого дыхания, а левая рука была просунута между ног и подрагивала. Центор ошеломленно тряхнул головой. Внезапно Госпожа гибко извернулась и, захватив его за талию обеими ногами, хищно выброшенными вперед в каком-то змеином движении, с силой притянула его к себе. Центор рухнул на ложе, по пути неизвестно каким образом (эти ноги оказались настоящими змеями) повернувшись так, чтобы упасть спиной, а в следующее мгновение Госпожа оказалась на нем верхом. Когда его вздыбленная плоть протиснулась в горячую, влажную пещерку, стенки которой уже вибрировали в сладострастном предвкушении, Госпожа вдруг наклонилась к его шее и какими-то животными, звериными движениями принялась торопливо слизывать с его лица и шеи оросившую их кровь раба, а затем изогнулась и, вонзив ноготки в его плечи так, что ему показалось, будто с него сдирают кожу, утробно завыла. И в этот момент он понял, что НИКОГДА не сможет покорить эту женщину. Скорее стоило помолиться Магр о том, чтобы богиня прибрала его прежде, чем Госпожа покорит его настолько, что он станет тряпкой под ее ногами…

Следующим утром она вызвала к себе служанку из племени траммов. Та молча вошла и остановилась у двери. Эсмерея облизала губы, гортанный язык траммов всегда изрядно напрягал ее горло.

– Скажи, ты не видела в Кире кого-нибудь из своего народа? Траммка поджала губы и несколько мгновений рассматривала Госпожу, потом настороженно спросила:

– Что желает Госпожа?

Эсмерея нахмурилась. Траммка была ее прислужницей уже более десяти лет, с того момента как Орден впервые выпустил ее на охоту за самцами. Но Эсмерея так и не сумела стать для траммки настоящей госпожой. Та была отдана в рабство Ордену в качестве какого-то откупа, но у траммов были свои, несколько своеобразные представления о рабстве. У них господин получал право только на труд раба, а во всем остальном раб из числа траммов считал себя свободным человеком. И если господин начинал требовать от трамма что-то такое, что, по его разумению, не относилось к трудовым обязанностям, требовалось необыкновенное хитроумие, чтобы заставить трамма это исполнить. Причем господином мог быть только один человек, ни продать, ни подарить трамма было невозможно. Эсмерея уже давно подумывала о том, чтобы избавиться от этой своенравной старухи, но ее всякий раз останавливало одно – траммку невозможно было ни подкупить, ни запугать, для нее верность господину или госпоже была столь же естественна, как, скажем, дыхание. А поскольку она за десять лет своего рабства так и не удосужилась выучить ни слова на венетском или на каком-нибудь еще цивилизованном языке, существовала большая вероятность, что извлечь из нее какие-нибудь сведения не смогут даже умелые пытки. Уж больно сложным и странным был язык траммов, и вряд ли во всей Ооконе нашелся бы кто-нибудь, владеющий этим языком, кроме, естественно, самих траммов и Ордена.

– Ты знаешь, вечером был убит мой глупый раб… Траммка молча кивнула.

– Я хочу, чтобы его голову отделили от туловища и сохранили. А поскольку, как я слышала, ваш народ владеет искусством бальзамирования, намного превосходящим даже искусство жрецов Хемта, ибо обработанные вашими мужчинами головы врагов остаются вполне узнаваемыми даже спустя двадцать лет, я хотела бы, чтобы ты отыскала кого-нибудь из своих соплеменников и договорилась с ним о такой работе.

Траммка несколько мгновений размышляла над ее словами, затем накинула на голову платок и молча вышла из комнаты, оставив Эсмерею гадать, выполнит ли она то, что от нее требовалось, или, наоборот, подойдет к трупу и молча изуродует ему голову, чтобы у Госпожи не было соблазна попытаться заставить ее сделать то, что траммка категорически не хочет делать.

– Давай-давай, проходи, не задерживай.

Стражник в легком хлопковом шлеме и тонкой шерстяной накидке сердито пихнул Грона в плечо и устремился к большой двухколесной арбе, запряженной парой буйволов. Грон ухмыльнулся и, потирая плечо, «обласканное» тяжелым кулаком, двинулся вперед.

Он высадился с «Росомахи» два дня назад. Это произошло в десяти милях отсюда, на глухом мысу, в два часа пополуночи. «Росомаха» подошла к берегу на четверть мили, а остаток пути Грон преодолел на лодке,