комплекты портовых пакгаузов выпускались всего лишь десятком фирм и были предназначены для необслуживаемой эксплуатации в течение всего гарантийного срока. Причем производители так наловчились клепать свои комплекты, что, с одной стороны, надежность пакгаузного оборудования вошла в поговорку, а с другой — еще ни один пакгауз не проработал более полугода после окончания гарантийного срока.

При этом все оборудование выходило из строя практически одновременно. И здания, спроектированные под системы принудительной вентиляции и непрерывного кондиционирования, превращались в сущие душегубки. А поскольку в стоимости комплекта само здание составляло всего семь процентов, а снос оценивался почти в сорок, большинство грузовых компаний просто продавало сломавшийся пакгауз кому бы то ни было по цене металлолома и в полусотне метров ставило новый. Продажа была необходима, поскольку законодательство большинства планет требовало утилизации вышедших из употребления строений и механизмов. И ни одна компания не могла получить лицензии на возведение нового пакгауза, если у нее на балансе висел вышедший из строя терминал. А так — я не я и хата не моя. Конечно, все это было сплошным надувательством, но местные власти чаще всего смотрели на подобные сделки весьма благосклонно. Поскольку, во-первых, большинство компаний, приобретавших старые пакгаузы, приспосабливало их под ночлежки, снимая с плеч муниципальных властей еще одну головную боль, а во-вторых, и самим властям от этого кое-что перепадало. Так что старые порты уже давно обросли по окраинам посадочного поля полуразвалившимися зданиями, в которых днем и ночью колготились отбросы космических путей, большинству из которых просто некуда было деться.

Несмотря на то что марево было столь густым, что в нем уже за пару шагов едва различались контуры людей и приземистые тени столов, Карим шмякнул бутыль именно на тот стол, откуда кричали. У него был хороший ориентир. В порту Эль-Хадра, как и в любом другом, хватало побирушек. И, как и везде, их не очень-то любили, награждая сотней различных презрительных кличек. Но очень редко кто из них удостаивался прозвища «лохматой вонючки». Дело в том, что, как правило, большинство припортовых попрошаек были бывшими корабельными. А беи — владельцы кораблей — не очень-то охотно тратились на защиту. Не встречая, впрочем, особого противодействия со стороны команд. Это там, среди гяуров, принято заниматься всякими глупостями типа профсоюзов. А правоверные предпочитают тратить свое время более разумно. Так что отличительной чертой практически всех припортовых попрошаек любого порта султаната было абсолютное отсутствие волос. Все, не только череп, но даже надбровные дуги и мошонка, было чисто, как у младенцев. И потому только одно существо в порту Эль-Хадра могло быть награждено эпитетом «лохматая — вонючка» — странный старик, судя по всему из неверных, то есть потомок собаки, невесть откуда появившийся в духане Карима полгода назад. Он снял узкую, будто пенал, комнату под самой крышей и все это время практически носа из нее не высовывал. И только иногда, далеко за полночь, странный постоялец тихо и незаметно выползал из своей норы и занимал облюбованное им место в конце зала, у самого дальнего стола. Он никогда ничего не заказывал и не пил, даже когда угощали, а только молча сидел, подслеповато щурясь и кривя губы. А потом так же тихо исчезал, будто растворяясь в мареве. Когда Карим в полдень поднимался наверх, чтобы принести странному постояльцу оплаченную им миску чечевичной похлебки, дверь каморки подавалась назад, а в образовавшуюся щель просовывалась тонкая старческая рука, захватывала миску и вновь исчезала. Старикашка явно от кого-то скрывался. Кариму это не очень нравилось. Как не нравился и сам старикашка. Сказать по правде, если бы некие таинственные недруги появились в Эль-Хадре и пустили слух, что гарантируют вознаграждение за поимку его неприятного постояльца, Карим самолично сдал бы им старикашку с рук на руки. Карим, как и большинство старых солдат султана, терпеть не мог неверных. И в том, что он решил остановиться в Эль-Хадре, немаловажную роль играло то, что этот порт находился в самом сердце султаната и сюда редко добирались корабли неверных. В этом не было ничего личного, просто каждый знает, что именно эти сыны собаки мутят правоверных и подстрекают к мятежу. Отчего солдатам султана, вместо того чтобы спокойно отслужить, не покидая своих казарм, приходится мотаться по всему султанату. Но пока никто так и не появился. А мысль обратиться в полицию в свете местных нравственных норм выглядела просто кощунственной. Публично отвернуть башку или подстеречь и сунуть под ребро пять дюймов доброго кучибанского булата — это всегда пожалуйста, но вмешивать в дело сарвази…

Старик сидел на своем обычном месте — у свободного торца обшарпанного стола. Судя по всему, он не знал местных наречий, потому что, несмотря на явно агрессивный вопль соседа, заказавшего вино, в его подслеповатых глазах еще не появилось следов страха. В общем-то, он явно выбрал не то место. Этот стол был самым разбитым — он тускло поблескивал множеством пластиковых заплат и головками стягивающих болтов. Как-то так получилось, что его чаще всего облюбовывали особо буйные компании. Так что непотребный вид был вызван гораздо более вескими причинами, чем время или вот это липкое марево, довольно быстро приводящее в негодность и мебель, и одежду, и, как часто казалось Кариму, людей. Во всяком случае, перед глазами Карима прошла целая череда таких, крепких, как сначала казалось, космических странников, которые возникали на пороге его духана, уверенным шагом проходили через зал и небрежным жестом бросали на стойку серебряный. Они все собирались двинуться дальше «со следующим кораблем». Но корабль почему-то задерживался, и серебряные сменялись медью. Затем в ход шли вещи. И вот уже от уверенного вида ничего не осталось, вместо добротной одежды — лохмотья. И однажды утром в припортовом закоулке кто-то натыкается на еще одно окоченевшее тело. Впрочем, если где-то на окраине светоч правоверных затевал очередную войну, на этих неприкаянных нисходила благодать Аллаха. Хотя Карим точно знал: что так, что эдак — один черт, а все эти байки о мюридах, павших на поле боя и теперь услаждаемых небесными пери, не стоят выеденного яйца. Однако всегда оставался шанс. Вот ему повезло. После двадцати лет службы он сумел-таки подкопить достаточно деньжат, чтобы арендовать пару секций старого пакгауза и открыть свой духан. Но, как перед самым увольнением выяснил его приятель из службы суюнчи, Карим оказался единственным выжившим из всего выпуска учебного партията. Один из пяти сотен человек! Что это, как не везение? Хотя в чем в чем, а уж в людях светоч правоверных недостатка не испытывал. Редкая ханум разрешалась от бремени менее пяти раз, а большинство радовали детьми мужей и Аллаха раз по семь-восемь. И большая часть младенцев, благодарение Аллаху, выживала (да падет его гнев на нечестивых гяуров, сынов собаки, придумавших родовое вспомоществование и реанимаклавы).

Карим еще пару секунд постоял около стола, неодобрительно хмурясь в сторону разбушевавшейся компании. Несмотря на то что духану Карима не было еще и года, местные завсегдатаи уже успели оценить крепость кулаков старого чахванжи. И потому зачастую достаточно было только одного сурового взгляда, чтобы утихомирить разбушевавшегося пропойцу. Но на этот раз компания слишком разгулялась. Впрочем, по большому счету Кариму было на них наплевать. Если начнут слишком буянить, что ж, будет за чей счет сменить этот стол. Даром что он и так еле дышит. Карим повернулся и двинулся обратно к стойке.

Духанщик успел пройти почти половину зала, как вдруг сзади раздался звук, услышать который здесь, в своем духане, Карим никак не ожидал. Легкий хлопок, а затем еле слышное шипение клапана сброса давления. Обычное ухо вряд ли даже различило бы этот звук в гомоне, заполнявшем зал, но за двадцать лет службы чахванжи научился тому, что иной вовремя замеченный шорох может оказаться единственной причиной, по которой ты еще остаешься вне пределов райских садов пери. А он, несмотря ни на что, пока туда не торопился.

Этот звук Карим не спутал бы ни с каким другим. Первый раз он услышал его почти восемнадцать лет назад, во время подавления Искарамского мятежа. И то, что он тогда остался жив, можно было объяснить только благосклонностью Аллаха. Из всего Второго Смертоносного партията Одиннадцатой Бахчай- кустумской Сокрушительной олии выжило только восемнадцать человек — Большинство даже не успели проснуться. А в памяти Карима после той ночи накрепко отложилось: когда в дело вступают пневматические игольники — забивайся в самую дальнюю щель и возноси молитвы Аллаху. И сейчас он поступил именно так: рухнул на пол и с отчаянной скоростью пополз между столов в угол зала, где рядом со стойкой примостился маленький столик на гнутых ножках, укрытый длинной, до пола, кружевной скатертью. На столике лежал плоский стандартный голопроектор, над которым висело в воздухе объемное изображение султана Кухрума, милостью Аллаха мудрого и твердого правителя султаната Регул, ставшего таковым восемнадцать лет назад после кончины своего старшего брата, по упорно ходящим слухам, удушенного начальником личной охраны. В дальнейшем слухи расходились. Кое-кто считал, что если уж новоиспеченный султан Кухрум сразу после переворота казнил начальника охраны своего брата и изрядно проредил сотню телохранителей-иничари — то, раз он столь сурово обошелся с убийцами, значит, не имеет