лицензии. А ко всему прочему на Прусова обрушились и личные проблемы – две студентки, на которых он обратил свое благосклонное внимание, оказались сущими стервами. Впрочем, все это еще можно было пережить. Главная проблема была в другом – он, пытаясь выкрутиться, задолжал лично ТАКИМ людям, что, пожалуй, безопаснее было самому перерезать себе глотку, чем пытаться объяснять, почему он не может вовремя расплатиться с долгами. По этой причине он уже несколько дней подряд просыпался в четыре утра в холодном поту и потом не мог заснуть. И тут ему кто-то сказал, что где-то на окраине Москвы объявилась какая-то странная контора, в которой тем не менее вполне можно разжиться деньгами.

В «Фонде Рюрика» Прусов появился уже под вечер. Судя по строительным лесам, окружавшим здание, и кучам разрытой земли, Фонд еще обустраивался. Сказать по правде, никаких особых надежд у него не было. В том положении, в котором он находился, дать ему денег в долг могли только уж полные лохи, а у лохов денег не бывает, поскольку если даже у лоха откуда-то внезапно и появляются деньги, то они очень быстро кончаются, и исключение из этого правила так же маловероятно, как наличие леших и джиннов или существование бессмертных Дунканов Маклаудов. Лох, он оттого и лох, что в конце концов всегда оказывается без денег. Но Прусов был в том положении, когда утопающий готов схватиться за соломинку…

Однако, когда после беседы с молодым человеком, манера держаться и спокойная речь которого создавали впечатление, что этот парень гораздо старше, чем выглядит, Прусов вышел из Фонда с копией платежки, по которой на счет его Академии была переведена сумма, эквивалентная почти полумиллиону «американских рублей», он готов был поверить в любые чудеса. Потом он не раз вспоминал, как остановился на ступеньках, еще раз поднес к глазам листок с умопомрачительной суммой, разом решившей все его проблемы, и втянул воздух ноздрями. В воздухе пахло весной и… жизнью, черт возьми! За его спиной хлопнула дверь. Прусов оглянулся. У дверей копалась в сумочке молодая женщина, которая, впрочем, не особо соответствовала тем строгим требованиям, которые Игорь Александрович предъявлял к противоположному полу. Она была слишком высока и от этого казалась сухопарой, а на костистом лице слишком выделялись жевательные мышцы. В общем, максимум того, что она могла бы получить от большинства мужчин, – это снисходительное сожаление. Хотя что-то в ней было… Что-то неуловимое. Какой-то отблеск былого шарма и даже, может быть, редкостной красоты, сегодня старательно укрытой под правильными, но слишком резкими и грубыми чертами. Впрочем, это ощущение только скользнуло по поверхности сознания и тут же растаяло как дым, оставив все то же снисходительное сожаление, как несправедливо природа обошлась с этой еще совсем не старой женщиной. Впрочем, сегодня Игорь Александрович был готов на многое.

– Что-то потеряли?

Женщина вскинула глаза:

– Да вот… проездной куда-то засунула.

Игорь Александрович улыбнулся:

– Не беспокойтесь, я вас подвезу. Вам куда?

– Вы? – Судя по изумленному взгляду, подобные предложения поступали ей не очень-то часто… или очень давно. Игорь Александрович улыбнулся своей самой обаятельной улыбкой.

– Конечно, сегодня отличный день, и почему бы мне в честь такого дня не покатать симпатичную женщину.

Она фыркнула:

– Может быть, вы меня еще и в ресторан пригласите?

А вот такая жертва уже явно выходила за границы его снисходительности. Прусов замялся, не зная, как уйти от столь нежелательной перспективы, но женщина сама пришла ему на помощь:

– Да ладно, не берите в голову, я пошутила. Ну так что, мы едем?

Игорь Александрович облегченно выдохнул:

– Конечно-конечно, прошу.

По дороге они довольно мило поболтали, и у Прусова даже мелькнула мысль, не поднять ли вновь вопрос о ресторане. Был, был в ней какой-то странный шарм. Но женщина сама пресекла всякие намеки, попросив высадить ее у метро. Когда она уже покидала его машину, Прусов просто так, желая неким образом закруглить удачно начатый день и приятный разговор с дамой (ведь для опытного человека нет ничего более приятного, чем снисходительно указать другим на совершаемые ими ошибки), обмолвился:

– Я сегодня пообщался с одним милым молодым человеком. Чрезвычайно серьезно себя держал. Со временем из него должен получиться толк. Но сейчас он, по-моему, еще не дорос до своей работы. Когда такие молодые люди так лихо распоряжаются деньгами… – Он неодобрительно покачал головой.

Женщина усмехнулась:

– Вы это о ком?

Игорь Александрович пожал плечами:

– Ну я не знаю… какой-то менеджер, славный такой парень лет двадцати – двадцати пяти…

Улыбка на лице женщины исполнилась иронии:

– Среди высшего руководящего состава есть только один молодой человек такого возраста, это наш президент – Дмитрий Иванович Ярославичев. – Женщина мгновение помолчала, явно наслаждаясь изумлением, нарисовавшимся на лице Прусова, и продолжала: – Насколько я знаю, в среде высших менеджеров он пользуется репутацией человека, НИКОГДА не совершающего ошибок. А кроме того, я бы никому не советовала пытаться его обмануть.

– …Почему?

Она зябко передернула плечами и скривила рот в гримасе отвращения.

– Я терпеть не могу ужасов, даже по телевидению, а уж живьем… – Еще раз с насмешкой посмотрев на помертвевшую физиономию Прусова, женщина, выскользнула из машины. Больше он ее никогда не встречал…

Следующие четыре года, казалось, ничем не подтверждали ее слов. Игорь Александрович, поначалу опасавшийся негласного контроля, вскоре опять пустился во все тяжкие. Поэтому спустя всего год ему снова пришлось появиться в знакомом кабинете. Но и на этот раз все прошло довольно хорошо. На счет Академии вновь была переведена солидная сумма, а вознаграждением с его стороны стало всего лишь трудоустройство шести преподавателей – беженцев из новых независимых государств Средней Азии. Правда, ему с милой улыбкой сказали, что мы, мол, понимаем трудности становления частных образовательных структур в новой России, но в следующий раз разговор для Прусова будет, мягко говоря, не слишком приятным. Зато Игорю Александровичу удалось договориться по поводу стажировки в Фонде студентов четвертого курса. Единственное, на что Прусов при этом рассчитывал, была просто халявная (без отката) возможность выполнить формальные установочные требования министерства, но, к его удивлению, именно перспектива стажировки в Фонде вызвала резкий приток студентов в его Академию. Как оказалось, среди столичного бомонда о Фонде циркулировали безумные слухи, и возможность устроиться на работу в его структуры, коими он уже оброс довольно солидно, ценилась чуть ли не выше, чем место в системе Центробанка. Так что постепенно дела начали налаживаться. Очередной год он, к своему удивлению, закончил даже с некоторой прибылью, которую решил выгодно вложить в государственные ценные бумаги. А на следующий год грянул знаменитый дефолт, и Академия снова легла…

Прошедшие двенадцать месяцев Прусов то метался в поисках выхода, то пил. Дела шли все хуже и хуже. Он пытался поднять плату за обучение, но его тут же засыпали исковыми заявлениями, попробовал чуть прижать преподавателей, но на следующий день ему на стол легло двадцать два заявления об уходе. Закрыть всю программу оставшимися, которыми оказались как раз те шестеро беженцев, коих он принял на работу по просьбе Ярославичева, нечего было и думать. От мысли перехватить он, вспомнив свои ночные кошмары четырехлетней давности, отказался сам. Так что сегодня он сидел в знакомом кабинете, явственно ощущая задницей все швы жесткого кожаного седалища (его всегда удивляло, почему в кабинете руководителя такой богатенькой организации стоит такая убогая мебель), и маялся неприятными предчувствиями, смягчаемыми только надеждой на русское авось… тем более что первые два раза это авось уже проносило беду мимо. К тому же, после того как его студенты стали проходить в Фонде стажировку, он начал появляться в офисе уже на правах завсегдатая. Так что все могло еще обернуться хорошо. Прусов так отчаянно убеждал себя в этом, что уже почти уверился, что и на этот раз пронесет. До