ты знаешь. Я надела мешок Гвегорда вместо плаща, чтобы спать в его объятиях, как обещала, и мы с отцом дали обет не ступать на берег, покуда не выследим Ириллира и не совершим над ним справедливость. Ты видел её. Вот и всё.
Коренга невидяще смотрел на сгоревшую рыбу.
– Вы обошлись с Ириллиром милосерднее, чем он с твоим женихом, – сказал он Эории. – Вы ссыпали в мешок деньги, и они быстро утянули его на дно.
– Ага, – почёсывая левый висок, безразлично буркнула Эория.
Коренга вдруг остро почувствовал, какого усилия стоило воительнице это внешнее безразличие. Ему мучительно захотелось немедленно обнять девушку, согреть её теплом собственного тела и рассказать ей, что славный Гвегорд, без сомнения, радуется и гордится, взирая на неё с сегванских Небес. Может, Коренга вправду бы так поступил… или хоть попытался… но тут Эория упёрлась взглядом во что-то по другую сторону костра. Потом поманила пальцем Торона, которому Коренга отдал спинку налима:
– Поди сюда, умница.
Понятливый пёс поднялся и подошёл, помахивая хвостом, и Коренга обратил внимание, что в густой шерсти на его шее что-то поблёскивало. Эория запустила пальцы в серый мех и вытянула светлую цепочку, подаренную в Галираде. Коренга увидел золотое кольцо, подвешенное на этой цепи. Как уж оно оказалось надето на неразъёмную цепь, оставалось только гадать.
И на нём мерцала, переливалась звезда о шести каменных лучах. Точно такая же, как на царском Справедливом Венце.
ГЛАВА 59
Дорога на Ирезей
Как объяснила Эория Коренге, «ирезей» в старину у нарлаков значило просто «горы». Но времена изменились, изменилось и слово. Теперь так назывался всего лишь маленький край на подступах к горной стране, там, где зелёные холмы предгорий становились всё круче и бесплоднее, а снеговые залежи весной стаивали всё позже.
– Этот край не получил бы особого имени, если бы не тамошние насельники, – подталкивая тележку, рассказывала сегванка. – Они отличаются особым рвением в здешней Огненной вере. Они даже почитают себя несколько опричным народом, более приверженным Правде Богов, нежели остальные нарлаки. Они так хранят свою чистоту, что лишь при государе Альпине стали допускать к себе чужаков. Они никогда не едят рыбы, дабы не оскорбить Священный Огонь, и ни за что не притронутся к воде, если огонь предварительно не дал ей кипения.
Коренга честно попробовал представить себе племя, не знающее вкуса свежей сёмги, только что выловленной и освобождённой от шкуры, племя, где не варят окушков с маслом и уксусом, изгоняя из них кости, где не припадают губами к целующей прохладе лесных родников… Потом спохватился:
– Откуда ты всё это знаешь, ты ведь в море жила?..
Эория только хмыкнула, налегая на поручень.
– А откуда вы, венны, в лесу своём сидя, даже про Зелхата Мельсинского вызнали? Да не просто имя с горем пополам запомнили, а ещё и путь его земной проследили?.. Вот и мы тоже слушаем, о чём говорят люди. И не только о море, потому что никто не ведает наперёд, куда может закинуть его судьба… Но ты перебил меня, венн. Ирезейцы презирают воду, зато умеют выделывать вино, по сравнению с которым кажутся безвкусными даже саккаремское и нардарское, и за это тоже следует благодарить крепость их веры. В рождении вина они усматривают таинство битвы воды и огня и считают, что огонь одерживает победу. Ирезейский край невелик, всего их вина, может, хватит на один купеческий караван… Но те, кто его пробовал, готовы расстаться с любыми богатствами, чтобы отведать ещё!
Услышанное заставило Коренгу про себя отчасти примириться с дикими для лесного жителя повадками ирезейцев. Вино в его родные места попадало издалека и нечасто, цену за него просили немалую. Да и был это, как смутно подозревал Коренга, не особо какой изысканный, с особым тщанием выхоленный напиток. В том же Галираде его небось подавали в самой дешёвой харчевне, впрочем, Коренге сравнивать было не с чем. Вино ему доводилось отведать всего раза три или четыре. Помнится, он так и не распознал, что же за диковинные ягоды сумели впитать столько доброго полуденного солнца и сберечь его в сладком соке, который бойко покусывал язык и направлял бег мыслей неведомыми прежде путями?.. Горкун Синица, торговый гость, долго рассказывал любознательному калеке про огромные давильни и про особые породы дерева для каждой бочки и пробки. Коренга выпросил у матери кадку и раздавил в ней полпуда спелой, собственноручно собранной клюквы. Добавил по наитию разведённого мёду, сел ждать… Ничего не получилось. В кадке так и не появилось ни единого пузыря, говорившего о брожении. Выстоявшись несколько месяцев, содержимое кадки стало по вкусу напоминать подслащённый уксус. Мама, конечно, нашла ему применение, но Коренга с тех пор относился к вину с особым благоговением.
Как вообще ко всему, что оказывалось превыше его разумения и досужести рук.
«Обязательно надо будет купить хоть фляжку. Пусть самую маленькую, – мысленно пересчитал он остатки денег, сберегавшихся в кошеле. – То-то дома порадуются… – Вздрогнул, спохватился, и ему стало страшно. – Дома?..»
Какие теперь подарки, какое возвращение под родной кров!.. Коренга снова сделал усилие, разгоняя думы одна другой непотребней и горше, и твёрдо поставил себе: что там с возвращением, ещё поглядим, а доброго вина купить надобно. Пригодится небось.
Всё же добрыми картами снабдил любимую дочку морской кунс Сквиреп Чугушегг! На них, правда, не были обозначены ни болотистые чуроты за прибрежными дюнами, ни подавно озёра, в которых они с Коренгой выловили налима. Зато все расстояния казались измеренными без большого обмана, и если уж карта предупреждала, например, о реке, то эта река и оказывалась именно там, где была нарисована, и текла непременно в ту сторону, в которую велела ей карта, а не наоборот.
Эория старалась ещё и улучшить доставшееся ей начертание нарлакской земли. Колола себе палец и кровью очень тщательно помечала на карте всё любопытное и заметное, попадавшееся на пути.
– Будет что отцу показать, когда он придёт за мной с моря.
Правда, рядом с Огненными увалами, где ждал своего царевича разрушенный Фойрег, она никаких пометок так и не сделала, и молодой венн понимал почему.
Но вот что означала почти прямая черта, упиравшаяся в горы чуть севернее Ирезея, ни она, ни Коренга догадаться так и не сумели.
Идя на Ирезей, они вполне могли миновать эту черту.
– А пошли свернём – поглядим, что там такое, – предложила Эория.
Коренга было засомневался, а надо ли. Увечье давно приучило его всюду находить краткий путь и по сторонам без большой необходимости не петлять. Он уже открыл рот возразить, но вовремя вспомнил, что они больше никуда не спешили, совсем никуда, и вместо горького ужаса ощутил внезапную лихость. Наверное, ту самую, что подвигала мальчишек рода Белки сигать вниз головами в омут со страшного Белого яра, юных Волчат – переходить не менее страшные Журавлиные мхи с завязанными глазами, по памяти, по птичьим голосам да по вздохам трясины… Ту же лихость, что его самого некогда пустила с горки на саночках.
– А пошли! – сказал он Эории.
Черта оказалась дорогой. Из тех, что в разных направлениях пересекали северный Нарлак и вели, попросту говоря, из ниоткуда в никуда. Такие дороги совершенно неожиданно
