Крадун сглотнул, кадык прыгнул на жилистой шее.

– Ты права, добрая госпожа… Я родился в Аррантиаде… – И, решившись, добавил: – А кровь во мне царская.

Вот тут Коренга едва не посетовал про себя: и что помешало гневливой Эвриховой служанке взять да в сердцах пристукнуть этого Андарха скалкой, когда застигла на воровстве? Мало радости, когда в товарищи просится нечистый на руку человек, но если он ко всему ещё и рассудок дорогою обронил… совсем весело.

Эория же невозмутимо приговорила:

– Значит, станем внукам рассказывать, как царевич нам костёр возжигал. Собирай хворост, Андарх, обогреешься, тогда и поведаешь, что к чему!

Скоро на полянке топорщилась внушительная неопрятная куча вполне мокрых, облепленных снегом веток. Коренга не имел возможности как следует помочь с этим Эории и Андарху, за него привычно трудился Торон. Сметливому псу было не впервой добывать дрова для хозяйского костра. Коренга невольно любовался тем, как его питомец раскапывал в снегу и играючи подносил сучья толщиной в руку и длиной в человеческий рост. Причём брал он их не посередине, а как попало, менее всего заботясь о равновесии груза. Неравная тяга не могла заставить его склонить голову набок. Он, кажется, вовсе не замечал неудобства.

Коренга всем существом осязал радостную могуту Торона и без конца ловил себя на том, что ищет в его поведении разумного осмысления, свойственного симуранам. Иногда, как ему казалось, он мог усмотреть желаемое – и вспыхивал отчаянной надеждой, что отцовская кровь в жилах Торона всё-таки возобладает. Иногда же – и, правду молвить, куда чаще, чем ему бы хотелось, – приходил к выводу, что Торон вёл себя просто как очень сообразительный пёс. Самый сообразительный, какие только бывают. Но не более.

Да, между ними случались мгновения удивительного понимания, но чего не водится между хозяином и собакой! Особенно если они всю жизнь рядом. Временами Коренге снились сны, коренившиеся в унаследованной памяти Торона. Он мог отдать кобелю мысленную команду, а его беспокойство и боль воспринимал почти как свои собственные…

Но настоящих разговоров, что затевали с людьми кровные симураны, у них не было. Ни единого разу.

«Вымесок. Занятный уродец. Просто пёс с крыльями. Славный, преданный, умный… Только летуном небесным не бывать тебе никогда…»

Подобные мысли неведомо откуда забредали в рассудок молодого венна, он люто стыдился их и поспешно гнал прочь, опасаясь ненароком обидеть Торона. И до сих пор ему это, кажется, удавалось… Знать бы ещё, почему удавалось? Был ли Торон слишком добр и умён, чтобы сердиться на хозяйскую приблудную мысль, прозвеневшую разочарованием? Или… просто не умел он той мысли расслышать?..

Коренга хлестнул себя ещё и за это сомнение.

«Сильный, преданный, умный, жизнь за тебя готов положить – а тебе всё мало? «Просто» пёс? На себя оглянись, уродец никчёмный. Ему за крылья пеняешь, что не летят, а у самого и ног для хождения нет…»

Торон бросил толстую ветку, которую нёс, и подбежал к Коренге. Встал передними лапами на бортик тележки. Облизал хозяину сперва ухо, потом – всё лицо… Как ещё он мог утешить его? Коренга обнял верного спутника, зажмурился, зарылся носом в пышный мех, пахнувший талым снегом, влажной корой и едва уловимо – дымком. Вот оно, счастье. Оно гнездилось в ладони, ощущавшей размеренный стук пёсьего сердца. Оно щекотало его дыханием и тёплым носом тыкалось в щёку.

«Маленький. И не надо мне никого, кроме тебя. Я тебя на десять симуранов не променяю…»

Пальцы нащупали витую цепочку, изделие галирадского кузнеца Крапивы.

«Медва…»

Коренга вспомнил свой мысленный зарок непременно навестить юную стряпуху, когда будет возвращаться домой, на реку Черёмуховый Юг… Во рту опять сделалось горько.

«Домой? А с чем мне теперь туда возвращаться-то?..»

Вот это было уже совершенно невыносимо, это приходило запоздалое осознание всей огромности случившейся неудачи – как удар комля, которым срубленное дерево, бывает, раскидывает и насмерть разит неудачливых дровосеков. Не вернуться домой?.. Как???

В ответ, словно наяву, прозвучал мамин голос:

«Думай, сынок, не о том, что у тебя отнято. Думай о том, чего можно попытаться достичь…»

Коренга собрал волю в кулак и попытался. Разомкнув руки на шее Торона, он откатил тележку чуть в сторону, освобождая дорогу. Отослал Торона к краю кустов, где в снегу ещё были различимы борозды, прочерченные ногами Андарха.

Эория кончила рубить маленьким топориком толстый сук, добывая из его сухой сердцевины способные вспыхнуть щепки, и теперь разнимала ножом залитую воском ореховую скорлупу. Там у неё сохранялся от сырости невесомый трутовый порошок. Коренга усадил Торона, чуть выждал – и устремил в свой приказ всю силу души:

– Вперёд!..

Он ещё дома пытался заставить Торона взлететь, пёс хорошо знал, что от него требовалось. Он рванул с места прыжком, невозможным для обычной собаки. Даже густой мех на задних лапах не скрыл резко вздувшихся мышц. Крылья развернулись и ударили с такой яростной силой, что у Эории вылетела из ладони скорлупка, кучу хвороста перекосило на сторону, Андарх же просто упал плашмя наземь и закрыл ладонями голову. Наверное, он решил, что Торон вознамерился его снова схватить.

Ещё прыжок, ещё! Коренга так вцепился в борта тележки, словно от его усилия что-то зависело. Крылья гулко хлопнули одно о другое, встретившись под брюхом, Торона выбросило вверх на высоту в полтора человеческих роста… Но это было и всё. Натянутые перепонки не сумели удержать в воздухе слишком тяжёлое тело, крылья вывернуло наизнанку, Торон с обиженным визгом распрямил поджатые было лапы и, каким-то образом смягчив удар оземь, пробежал ещё с десяток шагов, прежде чем остановиться.

Повернулся, сложил крылья и потрусил к хозяину, наклоняя виноватую голову и неуверенно виляя хвостом. Опять, мол, я оплошал! Ты уж очень-то меня не ругай…

Коренга обнял его, вспоминая, как годы назад почти так же пытался разбудить утратившие хождение ноги. Тогда ему тоже казалось: ещё одна попытка, ещё одно бешеное усилие духа – и ноги пойдут. «Не мучай себя понапрасну, сынок, – говорила ему мама. – Ты же знаешь, это предопределено…» Прошло время, прежде чем он послушал её. А теперь, кажется, пытался сотворить похожее над Тороном. И тоже, наверное, только зря мучил его…

Андарх наконец отважился чуть приподнять голову, а Эория сердито сказала:

– Во имя деревянной рыбы, венн! Предупреждай хоть, когда следующий раз такое затеешь!