рассказывал, что впереди, за невысокой горушкой, теплился не сиротливый одинокий костерок таких же, как они сами, походников, потрёпанных Змеем. Там раскинулся изрядный стан с повозками, шатрами и множеством костров, на которых варилась еда. Там не откажут в помощи нескольким людям, вышедшим из леса, потому что последнее это дело – гнать прочь претерпевших от общей беды. Добрые люди так не поступают, будь они сольвенны, вельхи, сегваны, чёрные мономатанцы или нарлаки, кланяющиеся Огню. Голодного накорми, озябшего обогрей – эта Правда под любыми небесами живёт… Коренга второй день ничего не ел, сберегая материны сухарики на самый крайний последок, в животе у него урчало, и он лишь с запозданием сообразил, что такой большой стан мог располагаться только на дороге.

Значит, они добрались-таки до Фойрегского большака.

А это, в свою очередь, значило, что через несколько дней, сытый или голодный, он будет-таки в нарлакской столице, куда не довёз его Ириллир.

И там, на каком-нибудь большом гостином дворе, куда съезжаются со всех окраин страны бывалые люди, сможет начать расспросы о дивных исцелениях и иных чудесах. Расспросы, которые рано или поздно приведут его к великому Зелхату Мельсинскому…

Коренга успел едва ли не въяве увидеть перед собой ворота стольного Фойрега. В это время тележка, поскрипывая, взобралась на пологую вершину горушки, и он посмотрел вниз.

Там в самом деле лежал знаменитый тракт, что с полудня на полночь пересекал весь Нарлак, соединяя столицу с Кондаром и другими северными городами. Дорогу замостили камнем очень давно. Кое-кто утверждал – ещё прежде Великой Ночи. Во многих краях, не только здесь, наследством от прежних времён остались такие дороги, устроенные с неведомым ныне искусством. Когда же Ночь завершилась, начал налетать Змей, и с тех пор никто не знал, что делать с его Следом. Его невозможно было обойти, потому что он тянулся от моря до гор. Говорят, в его пределах пробовали возводить сторожевые башни и иные укрытия для застигнутых бурей, но Змей беспощадно сносил все постройки, сколь угодно добротные. Ничто не могло остановить его ярость, даже святыни Богов.

Особенно в последние годы, когда далеко в глубине материка обрушились Самоцветные горы, называемые у веннов Железными. Отныне логово Тьмы оказалось наглухо запечатано, и Змей утратил вековую цель, начал метаться по сторонам. Быть может, так происходили его последние корчи, но людям, над которыми проносилось чудовище, от этого было не легче…

Коренга думал увидеть внизу обоз доброго купца, сумевшего удержать своих людей от поспешного бегства прочь и вставшего на дороге, чтобы принять к себе всех, кто выйдет со Следа. Это оказалось не так. То есть внизу виднелись и повозки, и палатки, и костры торговых поезжан, на которые Коренга успел насмотреться в сольвеннской стране. Однако сердце стана составляли два ряда просторных шатров, последние из которых натягивались прямо на глазах у Коренги. Над одним из шатров лениво полоскал длинными косицами алый с золотом походный значок.

– Доброго кониса избрали мы на Кругу, – услышал молодой венн голос Шатуна. – Да благословит его дни Священный Огонь!

– Да благословит, – вразнобой отозвались Тикира, Эория, старик Тикарам, оба охранника и, кажется, даже галирадский воришка, по-прежнему навьюченный мешком Шатуна. Девять человек несли в себе пять разных вер, но пожелание прозвучало равно искренне и горячо.

– Да пребудет благодать на каждой шерстинке упряжных коней, за полтора дня одолевших путь от Фойрега! – с чувством продолжал Шатун. Только теперь стало заметно, какое облегчение испытывал этот уверенный в себе человек. Ясно, беспокоился он не за себя, а за ту, чья рука оказалась в его руке спустя двадцать лет. – И на крыльях бесстрашных голубей, вовремя домчавшихся с вестью! Чтоб мне провалиться в Чёрное Пламя, если я когда-нибудь ещё съем голубя. Даже если мне его подадут искусно зажаренного с земляными грибами, в сливках и зелени!

Он держал за руку женщину по имени Алавзора. На второй день тяжёлой и голодной дороги розовое платье стало сидеть на ней куда просторнее, чем поначалу. Зато в глазах проявилось осмысленное выражение, а похудевшее, обветрившееся лицо словно помолодело и начало одухотворяться былой красотой.

– Да благословит… – вместе со всеми начал Коренга… и запнулся.

Потому что горушка, на которую они поднялись, с восточной стороны падала вниз довольно высоким крутым обрухом[46], и там, внизу, вилась в кустарнике речка. Дыхание Змея не коснулось её. Она текла не вздувшейся грязью, а обычной водой, пригодной для котлов, питья и мытья. Обрух не особенно смутил Коренгу, ведь всегда можно найти место, где высокий яр сходит на нет. И речка не была для него препятствием. Сколько он в своей доброй тележке их пересёк и больше не вспоминал! Зато дальний берег оказался таков, что лучше было совсем на него не смотреть. Русло речушки как будто пропахали сохой, отвалив все камни на ту, дальнюю сторону. Валуны в человеческий рост лежали широкой россыпью, тянувшейся в обе стороны сколько хватал глаз. Серые горбы хорошо было видно сквозь голые, красные ветки тальника, густо разросшегося среди камней словно нарочно затем, чтобы все знали, отчего низменный берег ещё именуют «тальным». Коренга нигде не видел прохода, достаточного для тележки.

Водоносы из стана государя кониса с ведёрками сновали туда и обратно, но и птицы в небе летали, так что с того?

Будь Коренга один, он бы спустился вниз и не спеша что-нибудь да придумал. Разгрузил бы пожитки, ползком и с помощью Торона понемногу переволок по камням узлы с добром, а потом и саму тележку… Но не у людей же на глазах, на позорище, на посмешище?..

Гребень холма между тем остался позади, походники спускались к обруху, торопясь в тепло и уют хоть временного, но жилья, речка и берег неумолимо приближались, и надо было прямо сейчас изобрести, как с ними поступать, а что тут изобретёшь?..

Коренга поймал себя на том, что начинает придерживать рычаги.

– Поправь одежду, венн, как ты это делаешь, когда вылезаешь наружу, – негромко проговорила Эория. – Я тебя перенесу.

Коренга тоскливо огляделся, пытаясь придумать какой-нибудь иной способ переправиться через россыпь и уже понимая, что сегванка права и лучше всего будет положиться на её разумение. «Людям в пути помогай, чем сумеешь, – наставляла мать. – Но и сам помощи не отвергай, не чини обиды тому, кто для тебя захочет доброе сделать…»

Крепкая девка уже спускала пестерь с книгами на верёвке вниз с песчаного обрыва, на руки проворной Тикире. За пестерем последовал её собственный тяжёлый мешок. И наконец, опять-таки на верёвочной привязи, – Коренга в тележке, чтобы ему не искать удобного съезда с кручи. Эория распускала бечеву, для надёжности прокинутую по спине, и удерживала тележку до того играючи, что молодой венн поневоле вспоминал Ириллира в мешке. Двумя руками она его за борт выбрасывала, или, может, достало одной?..

Обрух, как и полагалось ему, время от времени рушился, уступая воде, что точила сплочённые пласты и глыбы песка. Там и сям клонились цеплявшиеся корнями деревья, а иные уже лежали внизу, загромождая речушку и нависая над ней. Были трухлявые стволы, склизкие и облезлые, грозившие рассыпаться под ногой, но были и совсем свежие. По одному такому мостику Шатун как раз вёл свою знатную госпожу, а Ёрш с Перекатом, торопясь к кострам, прыгали впереди через камни. Ни тому, ни другому совесть не шепнула задержаться ради старика и калеки.

Эория спустила Коренгу не абы куда, а к небольшому омутку за грядой недавнего оползня, где по крайней мере не валялись подгнившие брёвна и на другом берегу до валунов было целых два шага ровного места. Пока сегванка ехала вниз по песку и сматывала верёвку, Коренга успел переправиться через омуток, выполоскать и плотно закрыть свой черпачок. Эория без лишних слов