служить в богатой семье. Но на слугу дяденька не больно похож…

Она пожала плечами, дескать, поспорьте, если кто скажет, будто я не права.

«А девка не дура…» – подумалось Коренге. Вчера он выяснил, что Тикира была заботливой и отчаянно смелой девчонкой. Счастлив дед, сумевший вырастить подобную внучку. А сегодня вот оказалось, что она была ещё и умна!

Подумав так, Коренга в который раз про себя поразился женскому строю рассудка. Девка ведь сделала из услышанного совсем иные выводы, чем, к примеру, он сам.

Между тем все смотрели на Шатуна, ожидая ответа. Шатун опустил руку с лёгким походным топориком, которым прорубал очередную валежину, и сказал:

– Не совсем так, моя сообразительная красавица. Твоя правда, не мне довелось целовать её нежный ротик на войлоках брачной ночи. Но в дорогу меня погнала причина совершенно иная…

Такой ответ подразумевал начало рассказа. Шатун, похоже, давно отказался от скрытности, якобы придающей значительность человеку. Кажется, он предпочитал рассказывать о себе людям, не дожидаясь расспросов: судите, дескать, по своему разумению, всё равно мне с того суда ни жарко, ни холодно!.. Коренга попробовал примерить на себя подобное поведение. Получилось не очень. Хотел бы он быть так же уверен в себе, как этот Шатун!

Или уметь врать так же складно…

А нарлак продолжал свой рассказ.

– Я в самом деле сын хорошего рода, – проговорил он так спокойно и просто, что ему все сразу поверили, невзирая на потасканную одежду, простоту обхождения и то обстоятельство, что он путешествовал в одиночку. – Мои предки начальствовали над ратями государя кониса во дни Последней Войны и явили в боях великую доблесть. Их воинская слава могла бы сослужить мне хорошую службу, позволив в самом начале жизни ступить в стремя удачи. На срам и беду, я был глупым мальчишкой и не сумел должным образом распорядиться тем, что само пришло ко мне в руки.

Он улыбнулся. Так улыбаются, припоминая прошлые ошибки, настолько давние и поросшие быльём, что о них даже не хочется более досадовать, сетовать или грустить. Они просто случились, точно небесная непогода, и миновали, и в судьбе, которую они изменили когда-то, быть может, именно благодаря им успело произойти немало хорошего. И ещё. Примерно так, словно вглядываясь в затянутую дымкой рассветную даль, улыбалась бабушка Коренги, когда баяла любопытному внуку о своей молодости. Помнится, однажды он не удержался и спросил её, что уж такого хорошего было в те засушливые, неурожайные, тяжкие, в общем-то, годы, чтобы всякий раз, вспоминая, мечтательно улыбаться. Бабушка подумала и ответила: «Мир был ярче для меня, малыш. Небо выше, солнце светлее, трава зеленей. Я была молода…»

– Нас родилось двое братьев, – продолжал Шатун, – и я первым появился на свет. Право, если бы все старшие сыновья в знатных семьях удавались вроде меня, нашу страну бы давно уже разделили между собой Халисун, Саккарем и Нардар! И ещё твои соплеменники, воительница, откроили бы себе кусочек… Я рано постиг все преимущества, коими наделяло меня звание наследника, а обязанностей и знать не хотел. По счастью, мой отец не зря назывался вельможей. Уже готовясь воссесть за пиршественный костёр в кругу предков, он окончательно ужаснулся моим выходкам и отрешил от всего, что я считал незыблемо своим по праву рождения. «Тебя, младший сын, тоже не назовёшь сплошным украшением рода, – сказал батюшка моему брату. – Кое-кто даже склонен считать твои недостатки пороками, губительными для чести нашей семьи. Однако я думаю, что твои достоинства с лихвой их искупают. Наследуй же мне, и да осияет твой путь Священный Огонь». Так я лишился всего…

Краем глаза Коренга заметил усмешку Эории. Похоже, у сегванки было своё мнение об отце, который в должное время не озаботился воспитанием сына-наследника и спохватился лишь на смертном одре. Однако воительница промолчала. Не лай родителя в присутствии сына, если не хочешь, чтобы сын взялся за меч!

– Теперь я склонен думать, что отец правильно поступил, лишив меня первородства, – сказал Шатун. – Брат многого добился и поистине возвеличил наш род, а как преуспел бы на его месте я, теперь можно только гадать.

– Ты ушёл сам? – спросила Эория. – Или твой брат показал тебе на ворота?

– Ты не угадала, воительница. Брат не отрекался от меня и не гнал за порог, так что после смерти отца я по-прежнему ни в чём не знал недостатка. И это опять не пошло мне на пользу. Если раньше я бесчинствовал по харчевням просто оттого, что был молод и глуп, то теперь у меня был для этого уважительный повод: я размешивал в винной кружке горечь обиды.

– Ты повествуешь о себе, точно о худшем из людей, – подал голос старик Тикарам. – Что же переменило тебя?

– Всё произошло негаданно, – ответил Шатун. – Дни шли за днями, мои прежние друзья перестали знаться со мной и стали друзьями моего брата, и девушку по имени Алавзора, с которой я мечтал протереть до дыр брачные войлоки, давно выдали за другого, годы неслись прочь, как искры в ночи, а я всё ждал очередного утра, чтобы опохмелиться, и потом вечера – чтобы снова пить и буянить… И всё это время со мной был один старый слуга, которого я называл дядькой, потому что он меня вырастил. У нас ведь, если кто не знает, так принято, чтобы за мальчиком с рождения ходил мужчина-слуга, а за девочкой – служанка. Этот дядька был единственным, кто меня не покинул. Он разыскивал меня в самых непотребных местах, приводил домой, умывал и переодевал, и утешал, и терпел от меня поношения. А потом однажды он умер, стоя на коленях и стаскивая с меня левый сапог. В тот день я протрезвел сразу и навсегда. Я вышел, и затворил за собой дверь, и оставил за ней себя прежнего…

Он и в самом деле рассказывал о своей впустую потраченной молодости, словно речь шла о совсем чужом ему человеке. О постороннем юнце, не стоившем сердечного переживания.

– Это было давно? – полуутвердительно проговорила Тикира.

– Это было давно, – кивнул Шатун. – С тех пор моя семья успела перебраться в Фойрег, потому что наши предки были кочевниками, и мы до сих пор очень легки на подъём, особенно если призывает к себе государь конис… Я же начал странствовать, думая поднабраться ума, и, по прошествии лет, жалею только о том, что не пустился в путь раньше. Я назвался Шатуном не по зароку и не назло, а в знак добровольного отрешения от всего, что, как я когда-то думал, у меня неправедно отняли… Ну а теперь мне просто вздумалось навестить брата, вот я к нему и иду.

Тикира слегка смутилась, но, поколебавшись, всё же спросила:

– Это разве не он увёл на войлоки любви твою ненаглядную девушку?

Шатун изумлённо посмотрел на неё, потом хлопнул себя но бедру и громко расхохотался.

– Жена моего брата, – сказал он, отсмеявшись, – уж точно не сидела бы одна на дороге, брошенная без присмотра!

Женщина в розовом платье вздрогнула, словно разбуженная среди ночи. Огляделась и произнесла:

– Мой муж велел мне ждать его здесь. Он сказал, что всё разузнает и вернётся за мной…

– Удавлю, – еле слышно зарычала Эория.

«Я-то баснословные повести людям вру и нарочно такими длинными их делаю, чтобы правды не говорить… – с усилием двигая рычаги тележки, раздумывал Коренга. – А он, Шатун этот, – интересно, зачем? Впрочем, мне какое до него дело…»