– Не нравишься ты мне, венн, – сказала Эория утром следующего дня, когда они снова двинулись в путь. Только теперь во главе маленькой ватаги шёл нарлак, велевший называть себя Шатуном, а сзади плёлся воришка, навьюченный его дорожным мешком. «Будешь тащить, пока не отработаешь гуся, которого намеревался украсть, – предупредил Шатун улыбаясь, только глаза в улыбке не участвовали. – Да смотри не вздумай удрать. Пёс отыщет тебя, а уж я позабочусь, чтобы хозяин не отозвал его сразу, как вчера…»

Коренга поднял русую голову.

– Прости, госпожа, – сказал он смиренно. – Ты права: я, наверно, в дороге скверный товарищ.

Эория досадливо отмахнулась.

– Да я не о том, венн! Ты вчера до того вымотался, что даже не захотел ничего есть. Это скверно, когда после трудов брюхо не принимает куска, ибо означает, что труды оказались не по плечу. А сегодня, вместо того чтобы предоставить себя везти нам и собаке, ты снова сам катишь свою тележку. Ты, верно, не знаешь, чем это может закончиться!

Отчего же, Коренга знал. Два его троюродных брата как-то отправились на дальнее болото за клюквой. Тот год удался ягодным, братья скоро до отказа наполнили объёмистые берестяные кузова… и тут-то два молодых дурака, оставшиеся без разумного присмотра, затеяли мальчишеское соперничество. Один похвалился, что-де пройдёт весь путь обратно без отдыха и ночёвки, второй не поверил и не уступил… Дойти-то они дошли, оба, и тяжеленные кузова донесли, но у одного и другого уже текла носом кровь. Парни отлежались, конечно, но тот, что на полшага обогнал брата, недолго хвастался молодечеством. Скоро люди заметили, что он ведёрка от колодца не может донести, не задохнувшись доругой. А новой весны и вовсе не встретил. Взялся однажды колоть дрова, вдруг прижал руку к груди – да тут замертво и осел.

Коренга вновь склонился над рычагами.

– Я ещё далёк от предела усталости, госпожа.

– Зато близок к пределу глупости, – хмыкнула воительница. – Тебя чего ради всем родом в путь собирали?

Коренга ответил:

– Чтобы я здесь, в Нарлаке, отыскал великого лекаря, Зелхата Мельсинского.

Тележка ощутимо вздрогнула. Наверное, наехала колесом на камешек.

– Ну вот, – сказала Эория. – А ты вместо этого из гордости в могилу хочешь зарыться. Чтобы твой пёс сдох на ней от тоски, а я дура дурой к отцу вернулась, дела не совершив?

Любопытство, снедавшее Коренгу всё вчерашнее утро, немедленно пробудилось. Он сказал:

– Ты, между прочим, ещё не поведала мне, по какому такому делу отец отправил тебя со мною на берег, в чужую страну, да ещё одну-одинёшеньку…

Сегванка надменно выпрямилась.

– А с чего ты взял, венн, будто у нас нет неисцелимых больных? – Эория произнесла это так, словно хворые люди в роду составляли его достоинство. – Особенно теперь, когда наш народ переселяется обратно на Острова. Мой отец услышал от тебя о великом лекаре, объявившемся в Нарлаке, и решил пригласить его к нам. – Она подумала и добавила: – Между прочим, иные из этих больных – родичи могущественных кунсов. Труд великого Зелхата не остался бы плохо вознаграждённым!

– Но почему твой отец послал именно тебя, да ещё и одну?

Эория ответила с усмешкой:

– Нарлаки слишком часто познавали силу нашей вооружённой руки, поэтому здесь нас не особенно любят, особенно воинов. А мой отец привержен мысли, что женщине часто удаётся то, что не удаётся сильным мужчинам.

Коренга вспомнил кое о чём и заметил:

– Я слышал, галирадцы когда-то отбили немало ваших набегов. А теперь сегваны в стольном городе желанные гости. Они служат в городской страже, заводят мастерские, держат лабазы…

– Слово галирадского кнеса таково, что к нему можно причаливать корабли. – Эория посмотрела в спину Шатуну, который прокладывал в подлеске путь женщинам и тележке, и не стала далее сравнивать сольвеннов с нарлаками, хотя по этому поводу ей явно было что сказать. – Ты, венн, лучше объяснил бы мне, каким образом ты собираешься своего лекаря разыскать? Страна-то обширная, ты знаешь хоть, в каком городе он живёт? И почему ты ищешь его именно в Нарлаке, ведь твой Зелхат родом из Саккарема?

– Я не знаю, где он живёт, но надеюсь выведать это, – сказал Коренга.

Эория так и всплеснула руками. И даже некоторое время молчала, словно не веря собственным ушам и дивясь глупости венна. Потом покачала головой и усмехнулась.

– Нынешний саккаремский шад несколько раз слал повсюду гонцов, желая отыскать прославленного мудреца, – сказала она. – О его желании вернуть Зелхата прослышали даже мы, морские сегваны. Самонадеян ты, Кокорин сын, если думаешь найти ускользнувшего от поисков солнцеликого Мбрия!

Коренга пожал плечами, размеренно двигая рычаги.

– Я расскажу тебе то, что мы в разное время слышали от заезжих купцов, тогда и суди, насколько я самонадеян. Это сейчас имя Зелхата Мельсинского выкликают в Саккареме глашатаи и не чают доставить шаду ответ, а ведь ещё несколько лет назад его вовсе почитали умершим. Когда прежний правитель Саккарема за что-то рассердился на учёного, он отправил его в ссылку в далёкий маленький город. Тамошние жители невзлюбили Зелхата, наверное, просто потому, что всегда легко гнать того, кого не любят сильные люди. Говорят, теперь они за деньги показывают любопытным приезжим дом, где мудрец прожил несколько лет, и многие приезжают в городок нарочно затем, чтобы увидеть этот домик и поклониться Зелхату, но это теперь, а тогда они смеялись над ним, называя выжившим из ума. Когда однажды ночью он ушёл на болото, что начиналось прямо за домом, и не вернулся, его даже искать особо не стали. Но люди, чьё имя звучит во всех уголках населённого мира, так просто не исчезают! Где-то обрёл зрение слепой, где-то начал слышать глухой, где-то позабыл про костыли хромоногий… И это, если всё вместе сложить, получаются как бы затеси путешествующего на запад. Вот поэтому я и ехал на корабле не в Мельсину, а в Фойрег.

– На кораблях вообще-то не «ездят» и даже не «плавают», а «ходят»… Если, конечно, это правильные корабли… – пробормотала Эория. Но ничего больше не добавила и замолчала, обдумывая услышанное.

Коренге с его места было плохо видно дорогу, зато очень хорошо – старика, по-прежнему ехавшего на тележке, на переднем щите. Вчера выяснилось, что его шуструю внучку звали Тикира, что по-нарлакски вполне закономерно означало Коза. «А я, стало быть, получаюсь Тикарам – Старый Козёл…» – слабо улыбаясь, пошутил старец.

Теперь он старательно делал вид, будто дремлет и совсем не слушает разговор, но Коренгу, привыкшего наблюдать за людьми, было не провести.

Он уже хотел обратиться к почтенному, много видевшему человеку, чтобы выяснить, не слыхал ли тот что-нибудь о Зелхате, но в это время подлесок впереди расступился. Открылась широкая просека, проложенная посреди леса жадным хоботом Змея. Не полоса буревала, а именно просека. Деревья на ней были не просто повалены или вывернуты из земли, их здесь вообще больше не было, даже пней, куда они подевались, про то ведал один Змей. Полоса вздыбленной, словно перепаханной земли насчитывала саженей двадцать в ширину, а в длину – тянулась вверх по отлогому склону холма, чтобы спрятаться из виду за гребнем…

А по обе стороны её стоял совершенно нетронутый лес.

Но Коренге сразу стало не до того, чтобы дивиться причудам и прожорливой свирепости Змея. Ибо прямо посреди голой, взбитой и вымешанной, как хорошее тесто, земли сидела