любит играть.

Сильвестр зевнул, продемонстрировав все свои зубы.

– Эта игра, – сказал мистер Мармадьюк, – не доставляет мне удовольствия.

– Когда я увидел, что вы упали, – переменил тему Максвелл, – я испугался за вас. Мне показалось, что вы вот-вот разорветесь.

– О, это был напрасный испуг, – заявил мистер Мармадьюк. – Я чрезвычайно упруг. Это тело сотворено из превосходного материала, весьма крепкого и обладающего исключительной эластичностью.

Он снял руку с плеча Максвелла, и она взвилась в воздух, точно промасленный канат, изогнулась и втянулась в тело, на поверхности которого Максвелл не сумел различить ничего, что указывало бы, где именно она скрылась.

– Очень прошу вас извинить меня, – сказал мистер Мармадьюк. – Мне нужно кое-кого увидеть, – и, повернув, он быстро покатил прочь.

Нэнси вздрогнула.

– У меня от него мурашки бегают! – пожаловалась она. – Хотя нельзя отрицать, что он – настоящее украшение вечера. Далеко не всякой хозяйке салона удается заполучить колесника. Тебе я могу признаться, Пит, что пустила в ход все свои связи, чтобы он остановился у меня. А теперь я жалею – в нем есть что-то слизистое.

– А ты не знаешь, зачем он здесь? То есть здесь, на Земле?

– Нет. У меня сложилось впечатление, что он обыкновенный турист. Хотя я как-то не могу вообразить, чтобы подобные существа путешествовали для удовольствия.

– Согласен.

– Пит, ну расскажи же мне о себе! Газеты утверждают…

Максвелл ухмыльнулся.

– Как же, знаю! Что я воскрес из мертвых!

– Но на самом деле ты ведь не воскресал? Я понимаю, что это невозможно. Так кого же мы похоронили? Все, слышишь ли, все были на похоронах, и никто из нас не усомнился, что это ты. Но ведь это не мог быть ты. Так что же…

– Нэнси, – перебил Максвелл. – Я вернулся только вчера. Я узнал, что я скончался, что мою комнату сдали, что мое место на факультете занято и…

– Но это же невозможно! – повторила Нэнси. – Подобные вещи в действительности не случаются. И я не понимаю, что, собственно, произошло.

– Мне самому это не вполне понятно, – признался Максвелл. – Позже мне, возможно, удастся выяснить подробности.

– Но как бы то ни было, ты теперь тут, и все в порядке, – сказала Нэнси. – А если ты не хочешь говорить об этом, я скажу всем, чтобы они тебя не расспрашивали.

– Я очень благодарен тебе за такую предусмотрительность, – сказал Максвелл, – но из этого ничего не выйдет.

– Репортеров можешь не опасаться, – продолжала Нэнси. – Репортеров тут нет. Прежде я их приглашала – специально отобранных, тех, кому, мне казалось, я могу доверять. Но репортерам доверять невозможно, как я убедилась на горьком опыте. Так что тебе они не грозят.

– Насколько я понял, у тебя есть картина…

– А, так ты знаешь про картину! Пойдем посмотрим на нее. Это жемчужина моей коллекции. Только подумай – подлинный Ламберт! И к тому же никому прежде не известный. Потом я расскажу тебе, как была найдена эта картина, но во что она мне обошлась, я тебе не скажу. Ни тебе и никому другому. Мне стыдно об этом даже думать.

– Так много или так мало?

– Так много, – ответила Нэнси. – И ведь необходима величайшая осторожность. Очень легко попасть впросак! Я начала вести переговоры о покупке только после того, как ее увидел эксперт. Вернее, два эксперта. Один проверил заключение другого, хотя, возможно, тут я несколько перегнула палку.

– Но в том, что это Ламберт, сомнений нет?

– Ни малейших. Даже мне было ясно с самого начала. Ни один другой художник не писал так, как Ламберт. Но ведь его все-таки можно скопировать, и я хотела удостовериться.

– Что тебе известно о Ламберте? – спросил Максвелл. – Больше, чем нам всем? Что-то, чего нет в справочниках?

– Ничего. То есть не очень много. И не о нем самом. А почему ты так подумал?

– Потому что ты в таком ажиотаже.

– Ну вот! Как будто мало найти неизвестного Ламберта! У меня есть две другие его картины, но эта – особенная, потому что она была потеряна. Собственно говоря, я не знаю, насколько тут подходит слово «потеряна». Вернее сказать, она никогда не значилась ни в одном каталоге. Не существует никаких упоминаний, что он ее писал – во всяком случае, сохранившихся упоминаний. А ведь она принадлежит к его так называемым гротескам! Как-то трудно вообразить, чтобы хоть один из них пропал бесследно, или был совершенно забыт, или… ну, что еще могло с ним произойти? Другое дело, если бы речь шла о картине раннего периода.

Они прошли через зал, лавируя между кучками гостей.

– Вот она, – сказала Нэнси, когда они проложили путь через толпу, собравшуюся у стены, на которой висела картина.

Максвелл откинул голову и взглянул на стену. Картина несколько отличалась от цветных репродукций, которые он видел утром в библиотеке. Это, сказал он себе, объясняется тем, что она больше, а краски ярче и чище… и тут же обнаружил, что этим все не исчерпывается. Иным был ландшафт и населявшие его существа. Ландшафт казался более земным – гряда серых холмов, бурый кустарник, разлапистые, похожие на папоротники деревья. По склону дальнего холма спускалась группа созданий, которые могли быть гномами; под деревом, прислонившись к стволу, сидело существо, похожее на гоблина, – оно, по-видимому, спало, нахлобучив на глаза подобие шляпы. А на переднем плане – жуткие ухмыляющиеся твари с безобразными телами и мордами, при взгляде на которые кровь стыла в жилах.

На плоской вершине дальнего холма, у подножия которого толпилось множество разнообразных существ, лежало что-то маленькое и черное, четко выделяясь на фоне серого неба.

Максвелл ахнул, быстро шагнул вперед и замер, боясь выдать свое волнение. Неужели никто еще этого не заметил? Впрочем, возможно, кто-то и заметил, но не придал своему открытию никакой важности или решил, что ошибся.

Но Максвелл знал, что он не ошибается. Никаких сомнений у него не возникло. Маленькое черное пятно на дальней вершине было Артефактом!

Максвелл нашел укромный уголок позади внушительной мраморной вазы с каким-то пышно цветущим растением и сел на один из стоявших там стульев.

Из-за вазы он наблюдал, как толпа гостей в зале постепенно начинает редеть. И даже те, кто пока не собирался уходить, несколько приуныли. Но если кто-нибудь еще вздумает спросить, что с ним произошло, решил Максвелл, он даст ему в челюсть, и дело с концом.

Накануне он сказал Кэрол, что в ближайшее время ему придется объяснять, объяснять и снова объяснять. Именно это он и делал весь вечер – с некоторыми отклонениями от истины, – и никто ему не верил. Его собеседники глядели на него пустыми глазами и прикидывали, пьян он или просто их разыгрывает.

Хотя настоящей жертвой розыгрыша, подумал Максвелл, был он сам. Его пригласили на этот вечер, но приглашение исходило не от Нэнси Клейтон. Нэнси не посылала ему костюма и не поручала шоферу заехать за ним, а потом высадить его у задней двери, чтобы он прошел через холл мимо двери, за которой его