— И хорошо сделаете, братец.

Когда они свернули на Конингстраат, к седлу прицепилась какая-то листовка. Это оказался вкривь и вкось отпечатанный на грязной бумажке пасквиль под названием «Убогое ложе Флоры». Анонимный автор сравнивал тюльпаны с древнеримскими шлюхами, переходившими из рук в руки, а плохонькая гравюра рядом с текстом изображала богиню Флору — «первую из оных, имевшую обыкновение продаваться тому, кто больше заплатит, так что ни один мужчина не мог удержать ее надолго». Флора, сидя в тележке, одной рукой держала рог изобилия, откуда сыпались тюльпаны, другой — размахивала тремя цветками самых дорогих сортов: General Bol, Admiral Van Horn и Semper Augustus. Двое ее спутников, наряженные в дурацкие колпаки с цветочными султанами, — автор пасквиля наградил этих паяцев прозвищами «Всехватай» и «Безнадежд», — распевали песни и пили вино.

Деруик с отвращением смял листовку.

— На сегодня мне уже хватит огорчений, сестричка. Вернемся поскорее домой…

Увы! Здесь их ждал сюрприз другого рода, но тоже неприятный, причем Яспер и Харриет, как вскоре выяснилось, ничего не видели и не слышали, хотя никуда за ворота и не выходили. Как бы там ни было, пока Виллем с Петрой отсутствовали, кто-то прибил к двери судебное уведомление, где всем обитателям дома, «расположенного на углу Крёйстраат и Гронмаркт», предписывалось выехать «со всей обстановкой, съестными припасами и утварью» не позднее «ночи накануне Святого Марселена», то есть на сборы, как подсчитали братья и сестры, им было выделено всего четыре дня. В других бумагах, наколотых на тот же гвоздь, перечислялись кары и взыскания, какие могут быть наложены на нарушителей. Содержание всех этих сплошь покрытых разнообразными штемпелями и отягощенных печатями документов сводилось к одному: если воспользоваться красивой формулировкой составителя судебного уведомления — Деруикам предписывалось «освободить земли и жилье, принадлежащие господину Паулюсу ван Берестейну, поверенному, лейтенанту стрелковой роты Святого Адриана, ректору Харлемской латинской школы, заместителю бургомистра в указанном городе».

Впрочем, известие о том, что дом уже не принадлежит Деруикам, оказалось новостью лишь для Харриет и Яспера, ничего не знавших об условиях сделки, заключенной их братом в «Золотой лозе». Петра приехала домой уже удрученная потерей, что же касается Виллема — тот нежданно-негаданно проявил сообразительность и показал себя истинным главой семьи: не стоит кидаться с мольбой к Берестейнам, которых, как показывает опыт, ничем не разжалобишь, решил он, лучше обратиться к тем, кто защищает правопорядок.

— Успокойся, братец, девочки, перестаньте трястись, ничего страшного с нами пока не произошло. Мы живем в стране, где правят законы, и ни один злодей не уйдет здесь от ответа за все, что вытворяет ради собственной выгоды. Это что же получается? Достаточно подпоить несчастного парня в задней комнате таверны, уговорить его поставить подпись на клочке бумаги — и вот уже у него ничего нет? Я уверен, славные харлемские эшевены ничего подобного не допустят. Если принято решение о тюльпанах, мы используем его для того, чтобы отменить сделку и сохранить то, что принадлежит нам и никому другому…

И Виллем немедленно перешел от слов к делу. Когда-то они ходили всей семьей к нотариусу, который составил по просьбе Корнелиса его завещание, сейчас он отправился в ту же контору один, назвал свое имя, добился того, чтобы метр Мостарт уделил ему немного времени и дал возможность изложить свое дело. Нотариус терпеливо его выслушал, раз-другой переспросив, после чего вынес приговор — ясный, лаконичный и непререкаемый: «Нет ни малейшей надежды».

— Конечно, — продолжил он, — то, что проделали Берестейны, постыдно и заслуживает наказания, но эти господа слишком могущественны, чтобы хоть что-нибудь можно было предпринять. Попытавшись выступить против них, вы только даром потеряете время, так что лучше покориться судьбе и, если отец все еще желает вам добра, вымолить у него прощение… Скажу напрямик — вы очень плохо сыграли эту партию!

Виллем кротко согласился, хотя сердце только что не выпрыгивало у него из груди.

— И, наконец… После того, как регенты постановили аннулировать сделки, судебные инстанции завалены делами о тюльпанах. Только за один вчерашний день в моей конторе зарегистрированы тридцать две жалобы — как от продавцов, которых отмена сделки лишила прибыли, так и от покупателей, у которых незаконно вымогают оплату. Самое меньшее двадцать шесть из них годятся для передачи в суд, и число таких жалоб будет постоянно расти. Но как может быть иначе? Тюльпанами торговали все кому не лень, и вы знаете, скольким порядочным людям пришлось вытрясти все из кошелька, чтобы купить двадцатую часть дорогой луковицы. А сколько из них сегодня в этом раскаиваются? Но ведь они получили по заслугам, более того — правы сатирики, когда их высмеивают. Хотите знать мое мнение? Все, что мы сейчас наблюдаем, — заслуженная голландцами Господня кара!

Нотариус так разгорячился, что у него запотели стекла очков. Протерев их, он завершил свой монолог:

— И вот вам совет, сударь: бросьте это дело! Скорее всего, эшевены вынесут решение не в вашу пользу, хотя бы и потому, что у них не окажется ни времени, ни желания вести расследование.

И тут у Деруика мелькнула еще одна мысль. Сначала он не решался поделиться ею с нотариусом, но когда метр Мостарт взял из стопки верхнюю папку, показывая тем самым, что разговор закончен, набрался смелости и сказал:

— Я вот что сейчас подумал, метр… Если нельзя выдвинуть против Берестейнов обвинение в мошенничестве, может быть, обвинить старшего в посягательстве на нравственность?

От удивления косматые брови нотариуса так и заплясали на лбу.

— На что вы намекаете?

— Никаких намеков: мне доподлинно известно, что Паулюс ван Берестейн, будучи законным супругом Катарины Бот ван дер Эм, вступает в связи с мужчинами.

— В Харлеме содомский грех карается смертью, так что это тяжкое обвинение, — предупредил Мостарт. — Вполне ли вы уверены, что хотите его выдвинуть? А главное: какими доказательствами этих противоестественных сношений вы располагаете?

Виллем, мало искушенный в судебных делах, и не подумал о том, что ему придется чем-то подтвердить свои слова. На мгновение ему захотелось отказаться от них, сослаться на непроверенные слухи, но мысль о том, что сейчас он выложит последний козырь, придала ему мужества, и он бесстрашно сознался:

— У меня есть более чем верное доказательство, метр. Я сам несколько лет был любовником господина Берестейна.

Признание Виллема превратило благовоспитанного нотариуса в стареньких очках, посматривавшего до тех пор на заявившегося к нему юнца со снисходительной улыбкой, в беспощадного судью: лицо метра Мостарта налилось кровью, глаза выкатились из орбит, а кулак с такой силой обрушился на стол, что бумаги разлетелись во все стороны.

— Вон отсюда, сударь! — вскричал он, тесня клиента к двери. — Я не желаю неприятностей с байлифом. И Бога ради, не трогайте мою руку — мне страшно быть вашим другом!

Метр Мостарт вытолкал Деруика довольно грубо, но это был хороший урок. Переходя дальше из конторы в контору, от поверенного к поверенному, Виллем уже остерегался выкладывать опасные для него подробности. Да и зачем, если все равно обвинения на них не построишь?

Потратив на консультации два дня и оставив в руках законников двенадцать флоринов, Виллем собрал домашних и объявил печальную новость: через суд, как и другими способами, им ничего не добиться. Противник у них настолько могущественный, а процессов по делам о тюльпанах так много, что Деруиков уже сейчас можно считать проигравшими.

— А что ж нам тогда делать-то? — заволновалась Петра.

— Что делать, что делать — вещи складывать, вот что делать! Решение суда вступает в силу завтра, значит, у нас достаточно времени на то, чтобы сложить все в ящики и отнести к соседям большую часть мебели. Вот вам одно из преимуществ бедности: меньше суеты!

— Как это так? — возмутился младший брат. — Мы что — уедем, даже не высказав им всего прямо в лицо?

— Знаешь, что касается лиц, то мое уже получило сполна и больше подставляться не желает… Всему