— А сам-то зачем в путь тронулся?

Ловким движением руки парень ссыпал бараньи косточки в табакерку, затем, видимо, для солидности, потеребил усы — вернее, то место, где еще только предстояло вырасти усам, а пока была светленькая неровная поросль, которой явно не касалась бритва.

— Еду по делам! — еще ломающимся голосом объявил он.

— Что за дела-то — сердечные или денежные?

Всадник глянул на собеседника глазами неопределенного цвета из-под сморщенных, как у грифа, век, и глаза его показались Деруику слишком большими для этого юного лица. А мальчик, едва посмотрев на Виллема, отвел взгляд, потом снова всмотрелся и снова отвернулся — будто ему боязно глазеть на некое уродство.

— Ну, так зачем же? — поторопил его Виллем.

— Хочу купить цветок, о котором говорят, что он самый красивый и самый ценный.

— Цветок?

— Цветок, сударь, тюльпан. Называется Semper Augustus.

Виллем до того оторопел, услышав это признание, что ему и в голову не пришло спросить всадника, откуда тот узнал о цветке и кто навел его на след владельца. Только на два слова его и хватило:

— Надо же…

Нет, конечно, не может быть случайностью ни то, что этот встреченный им на пути парнишка ввязался в ту же самую историю, ни то, что он оказался на Лейденской дороге одновременно с ним самим… Увы, как ни печально, но похоже, о существовании Semper Augustus, видимо, знает куда больше людей, чем думает регент. Но в таком случае — кто же из тех, кто его сейчас окружает, конных, пеших и с повозками, — охотники за тюльпаном с алыми прожилками на лепестках и сколько их? Сколько из этих мешков, привязанных к задкам двуколок, туго набиты флоринами, дукатами, риксдалерами или каролюсами, предназначенными для покупки чудесного цветка? Виллем пошатнулся в седле и схватился за луку, чтобы удержаться, горло у него сжалось, словно его, как мешок какой-нибудь, стянули сверху веревкой…

— Но ведь, говорят, тюльпаны такие дорогие… Денег-то тебе хватит, чтобы купить твой Semper Augustus?

Парнишка вытащил из слегка оттопыренного кармана тощий кошелек, высыпал на ладонь содержимое и доверчиво протянул нечаянному попутчику: пять монет по три флорина с отчеканенным на них фризским гербом — двумя леопардами на щите. — Вот…

— Это все твое богатство?

— Мое и моей невесты… Я дубильщик кож и заложил все, что у меня было, ради торговли тюльпанами. Говорят, на одной-единственной луковице можно сразу так разбогатеть — ни с одним другим товаром не сравнишь!

Мальчик с наслаждением покачал монеты на ладони и улыбнулся — приподнялись его реденькие усики, открылись белые с округленными краями, будто молочные, зубы… В мечтах он уже взвешивал на руке цветочную луковицу, но тут резкая боль прервала его грезы: Виллем, привстав на стременах, потянул парнишку за ухо, как строгий учитель нерадивого школяра.

— Помогите! — завопил юный всадник, решив, что у него сейчас отнимут деньги.

— Замолчи, осел, — процедил сквозь зубы Деруик, — я не собираюсь тебя грабить! Все наоборот: я прибавлю к твоим пятнадцати флоринам, на которые тебе все равно не купить не только Semper Augustus, но даже и одного лепестка Couleren, еще пять, лишь бы ты убрался отсюда!

Виллем вытащил зашитые в пояс монеты и, высыпав их на ладонь мальчика, с силой загнул его пальцы. Парнишка, все еще кривясь от боли, с изумлением уставился на него.

— Сударь, я… я не понимаю! — пробормотал он, попытавшись оторвать от своего несчастного уха терзавшую его руку.

— А что тебе понимать-то надо? Вполне достаточно, если ты просто послушаешься меня, который продал больше луковиц, чем ты прожил на свете лет! Меня, который навидался таких, как ты, желторотых птенцов — шорников, трубочистов или торфокопов, вот так же кинувшихся охотиться за тюльпанами в надежде разбогатеть, но вернувшихся с охоты с пустыми карманами… У дурака золото не задерживается!

— Ай! Сударь, вы же мне ухо оторвете!

Деруик выпустил, наконец, добычу, но напоследок наградил бедолагу таким крепким подзатыльником, что у того из уголка губ показалась прозрачная струйка слюны.

— Послушай моего совета, сию же минуту поверни коня и возвращайся в свою деревню. Там тебя наверняка ждет не только плачущая невеста, там тебя ждут и встревоженная мать, и разгневанный отец — ну и возвращайся к ним, вымоли у них прощение, а потом упади в ноги тому прохвосту, которому заложил свои запасы кож, упроси, чтобы он все тебе вернул, а если откажется — выкупи, добавив к стоимости залога часть того, что сейчас получил. Словом, начинай-ка снова жить честным трудом и забудь о той жизни, к которой тянешься, забудь о ней, пока на тебя не обрушились несчастья и долги! Если хочешь знать, я и сам, ввязавшись в сделки с тюльпанами, задолжал десять тысяч гульденов одному харлемскому вельможе… Неужели это — завидная участь, неужели ты для себя выберешь такую?

Виллем дрожал от волнения — до него только теперь дошел смысл собственных слов. Растерянный, не в силах собраться с мыслями, он на мгновение замер в седле, и собеседник, слушавший его долгую речь с выражением такой отрешенности на лице, с какой рыбак смотрит на бегущую воду, подумал, что связался с помешанным. Мальчишке стало противно: надо же было потратить столько времени на проповеди этого пустомели, — он утер еще влажные губы и, заметив просвет среди повозок, пришпорил коня. Еще мгновение — и всадник скрылся с глаз. Деруик не погнался за ним и даже не воспользовался проходом, куда мог бы протиснуться и куда сразу устремились другие, более проворные, — он потащился к Лейдену черепашьим шагом, преодолевая сонливость и стараясь избавиться от горечи.

Ферму, к которой держал путь Виллем, долго искать не пришлось. Он еще издали заметил, что сотни повозок и огромное, будто в сезон охоты, количество всадников направляются к одному и тому же большому строению с дверью, обвитой виноградной лозой — должно быть, осенью на ней появляются благоухающие грозди. Чем ближе к ферме, тем чаще ему приходилось пинками и криками прокладывать дорогу своему коню, а под конец он попал в такую давку, что проще было, привязав коня к дереву, идти дальше пешком.

— Что за шутки! — ворчал Деруик, у которого окончательно испортилось настроение. — Паулюс посылает меня тайком сторговать для него редчайший цветок — а я оказываюсь в толпе простонародья, почище, чем на сырной ярмарке!

Прямо у фермы толпа была уже такой громадной, плотной и беспокойной, что наводила на мысль о случившемся в этом доме чуде. Какая удивительная новость заставила всех этих мужчин и женщин сбежаться сюда? Люди карабкались на деревья, забирались на бочки, лезли на соломенную крышу, набивались в черпаки нории… Не все пришли сюда ради торговли цветами, хватало и просто любопытных, их нетрудно было узнать — такие вели за собой на длинной веревке кобылу или тащили пару ведер с парным молоком, то и дело сгоняя с него мух. Кроме простых повозок, Виллем увидел тут несколько нарядных карет с гербами, вооруженная охрана оттесняла от них чернь, — стало быть, сюда пожаловали и знатные особы! И впрямь — в толпе передавались из уст в уста имена самого богатого харлемского цветовода Питера Бола, хозяина «Золотой лозы» и большого любителя цветов Яна Корнелиса Квакела и эшевена Амстердама, доктора Николаса Тульпа[53], который был настолько влюблен в тюльпаны, что украсил ими свой герб…

Услышав столько прославленных имен сразу и поняв, что все эти знатные господа стали сегодня его соперниками, Виллем ван Деруик совсем скис. Да как он, ничтожество, может надеяться на сделку с владельцем Semper Augustus, когда цветок у него оспаривают такие люди! Чего будет стоить его предложение на головокружительных торгах, в которых примут участие великие коллекционеры? Уже повезет, если его вообще допустят к состязанию с ними…

Виллем представил, как счастливый обладатель вожделенного Semper Augustus, став в своем деревенском саду между грядок, где тюльпаны соседствуют с кочанами капусты, указывает заостренным носком деревянного башмака на несравненный цветок, а знатные господа в подбитых мехом камзолах разглядывают лепестки через лупу или вдыхают их аромат искушенными ноздрями… У него не было