— Мне жаль тебя… — наконец, сказал он
— Почему же?
— Потому что ты — бинанга.[4] Человек без рода. Без племени. Ты живешь так и считаешь это нормальным…
Дементьев пожал плечами
— Пролетарский интернационализм, однако.
— Мне жаль всех вас. Вы хотите быть друзьями всем — но получается, что у вас нет друзей. Вам не нужно врагов. Мой дед говорил про красных шурави — когда у них есть враг, они дерутся с ним как дьяволы. Когда у них нет врага — они дерутся как дьяволы сами с собой. Вы несчастные люди, рафик Петр. Когда вам плохо — никто не подставит вам плечо.
Майор хотел было возразить — но вспомнил, что на него в инспекцию по личному составу стуканул его зам, который хотел отличиться и получить повышение по службе. И наверняка — на его зама — придет время, и тоже стуканут…
— Рахмат, эфенди. Еще что-то?
— Да. К Вахиду пришли четверо. Одеты как шурави, говорят как шурави — но пришли оттуда. Понял?
Майор въехал мгновенно
— Да. Только четверо?
— Да, четверо.
— Приметы?
— Особых нет. Одеты как нафары.[5] Один — как тот молодой нафар, который недавно отирался у лавки. Широкий. Ты его знаешь?
Майору стало стыдно.
— Знаю.
— Передай ему, чтобы заходил выпить чаю.
— Обязательно передам, Эманулло-эфенди.
Майор встал — и из рукава на ковер, когда он вставал — выпала узенькая, плотно свергнутая трубочка афганей…
Тимофеев сидел за рулем их оперативной машины — старенького такси. Увлеченно спорил о чем-то с рикшей — пуштуном…
Майор прикинулся афганцем
— Не довезете до Площади орудий, уважаемый?
Площадь орудий — место в центре города, где были выставлены орудия, потерянные здесь в боях с афганцами. Приметное место. Русские это место звали «площадь Пушкина».
— Садитесь, уважаемый.
Когда такси немного отъехало — майор отвесил своему молодому напарнику подзатыльник. Вообще то офицер не должен заниматься рукоприкладством — но майор был человеком простым и верил в старые способы воспитания, где подзатыльник — много действеннее десятков слов
— За что?
— Тебя опять заметили. Черт тебя дери, сколько раз я говорил — не толкись ты у объекта. Что тебе там — медом намазано что ли? Прошел тихонечко и все.
— Да я не толокся! Честно, Петр Петрович!
— Честно? Тогда как же тебя заметили, а? Учишь, учишь…
Сыскарь — достал из бардачка японскую рацию, которую Тимофеев выменял у десантников на шесть бутылок водки.
— Десна, Десна я Двина три. Десна, ответьте Двине три… — забормотал он в рацию
— Двина три, слушаю тебя, я Десна прием.
— Десна, прими информацию. Вахид Дост, переправщик, наркоторговец. У него в адресе четверо, одеты как советские солдаты, с оружием. Предположительно пришли оттуда. Как понял?
— Двина три, принял. У нас нет свободных групп, мы никого не можем сейчас отправить, как понял, я Десна, прием.
— Десна, никого направлять не нужно. Мы выйдем в адрес, понаблюдаем. Сообщим о результатах, как понял?
— Двина три, вас понял. Конец связи.
Сыскарь — спрятал рацию под сидение. Он все делал тщательно: бросил рацию на пассажирское сидение, а кто-то дверь открыл или просто в окно посмотрел. Вот и спалился… И хорошо если сам спалился, а то и агента спалил!
— Сделаем так. Я тебя высажу, пешком почапаешь. Только не светись, ясно?
— Да ясно…
— Да не ясно! — с нажимом повторил майор — ты перо в бок заработаешь с таким отношением к делу! Чтобы — тише воды, ниже травы… Я на машине потусуюсь, потом нас сменят. Дальше по улице, на углу — дуканщик Фарьяб живет, он там единственный дуканщик, не промахнешься. Подхвачу тебя там. Или выбирайся к постам.
— Есть.
— Ну… давай.
Такси приостановилось — и молодой сорбоз[6] ловко выскочил из него
Слежку первым обнаружил Ахмедов. Они были на взводе, они прекрасно понимали, что в случае чего все что их ждет — стенка за измену Родине. Они были опытными солдатами, прошедшими горнило локального конфликта — а страх за свои шкуры заставлял их быть еще осторожнее. Ахмедов лежал на крыше… афганцы вообще на крышах и загорали и лежали и спали. Они установили очередность дежурств, и никто не спал на дежурстве, никто не отвлекался, все делали то, что нужно было делать с мрачной сосредоточенностью. Ахмедов был лучшим в слежке — его дед, сосланный в ссылку джигит, который в сорок первом убил двоих солдат НКВД и никто об этом не знал — учил его выслеживать дичь в горах, двуногую ли, четвероногую ли, неважно. Учил обращать внимание на мельчайшие детали — кучку помета, сломанная ветка, шорох осыпавшихся камней. И сейчас — он смотрел на улицу и видел, что по ней твердым шагом, ступая чуть ли не на всю ступню идет человек… бородатый, в местной шапочке — паколе, но выше обычного афганца на голову. И потом — Ахмедов просто умел чувствовать русистов…
Глаза его вспыхнули ненавистью, с губ сорвался не то приглушенный хрип, не то горловой рык. Он несколько секунд смотрел на русиста — а потом проворно, как зверь, начал отползать к люку.
В люк, ведущий на крышу и к которому была приставлена самодельная лестница — он буквально свалился…
— Подъем! — прохрипел он — с…а подъем!
— Ты чего, башка солнце ударил, да? — насмешливо протянул лежащий на расселенном на полу ватнике Буза
— Русисты! На улице… — прохрипел Ахмедов. Потом — бросился опрометью на женскую половину дома.
— Ты чо, стой! Харам! — Буза побежал следом. С этим в Афганистане шутить не следовало — убивали и за меньшее…
Ахмедов — бесцеремонно вломился в одну комнату, в другую. По запаху нашел кухню, оттолкнул хозяйку, схватил нож.
— Убью!
— Ты чо, стой!
