эксперимент. Склянка с ярким, бросающимся в глаза ярлычком 'Цианистый калий' стояла на столе, резко выделяясь среди других.

На поверхности стола валялось несколько кристалликов.

Ланселот уложил труп так, словно тот упал со стула. Насыпал немного кристалликов в левую ладонь, на фартук, два или три пристроил на подбородке.

– Они поймут, в чем дело, - пробормотал он. Затем он бросил вокруг последний взгляд. - Ну вот и все. Иди в дом и вызови врача. Ты ему скажешь, что принесла сюда бутерброды, потому что я заработался, и... вот об этом. - Он показал мне на разбросанные по полу бутерброды, на разбитую тарелку, которую я по замыслу будто бы несла и уронила. Немного поплачь, но не переигрывай.

Поплакать для меня не составило ни малейшего труда. Все эти дни я была на грани истерики. И теперь я с облегчением позволила вылиться накопившемуся.

Врач повел себя точно так, как предсказал Ланселот. Склянку с цианидом заметил сразу. Нахмурился.

– Боже мой, миссис Стеббинс, он был слишком беззаботным химиком.

– Наверно, - сказала я сквозь рыдания. - Ему нельзя было самому этим заниматься. А его помощники в отпуске.

– Когда с цианидом обращаются как с поваренной солью... - тут врач назидательно и угрюмо покачал головой. - А теперь, миссис Стеббинс, я должен вызвать полицию. Отравление случайное, но смерть все равно насильственная, и полиция...

– О да, да, вызовите их, - я чуть не укусила себя за губу. Моя поспешность могла показаться подозрительной.

Полиция приехала со своим полицейским врачом, который лишь с отвращением что-то промычал, увидев кристаллы цианида в руке, на фартуке и на подбородке. Полицейские остались совершенно равнодушны к происшедшему. У меня спросили только самые необходимые сведения. Имя, фамилию, возраст... Спросили, в состоянии ли я похоронить за свой счет. Я сказала 'да', и они уехали. Тогда я позвонила в газеты и в два пресс-агентства. Я просила, если они будут в публикациях цитировать протоколы, не подчеркивать, что муж проявил неосторожность при эксперименте. Сказала это тоном человека, который хочет, чтобы ничего дурного о покойном не говорилось. В конце концов, продолжала я, он был в основном физиком-ядерщиком, а не химиком. И потом у меня было какое-то ощущение, сказала я, что с ним творится что-то неладное, и я будто предчувствовала беду...

Здесь я точно следовала указаниям Ланселота. И на это клюнули: 'Физик-ядерщик в беде! Шпионы? Вражеские агенты?'

Репортеры валом валили. Я дала им портрет Ланселота в молодости. И фотографы тут же его пересняли. Я провела их через главную лабораторию, чтобы еще были снимки. Никто, ни полиция, ни репортеры, не заинтересовались запертой на висячий замок комнатой. И даже, кажется, не заметили ее.

Я дала репортерам материалы о жизни и научном творчестве 'покойного', которые Ланселот заготовил на этот случай, и рассказала несколько историй, придуманных Ланселотом с целью показать, как сочетались в нем человечность и гениальность. Я старалась исполнить все точно, однако уверенности все- таки не чувствовала. Что-то все же могло сорваться. Должно сорваться. А случись такое, он во всем обвинит меня. Я это знала. На этот раз он обещал убить меня.

На следующий день я принесла ему газеты. Снова и снова он перечитывал их. Глаза его сияли. В 'Нью-Йорк таймс' ему отвели целую колонку на первой странице внизу слева. 'Таймс' не делала тайны из его смерти. Так же поступили и агентства. Но одна бульварная газетенка через всю первую страницу разразилась пугающим заголовком: 'Таинственная смерть ученого-атомщика?'

Он хохотал, читая все это, а просмотрев газеты до конца, вновь вернулся к началу.

Потом он поднял голову и пронзительно взглянул на меня:

– Не уходи. Послушай, что они тут пишут.

– Я уже все прочитала, Ланселот.

– Все равно послушай...

И он прочел все заметки вслух, громко, особо останавливаясь на похвалах покойному. Затем, сияя от удовольствия, он сказал:

– Ну что, ты и сейчас еще думаешь, что может сорваться?

Я неуверенно спросила его, что, мол, будет, если полиция вернется и поинтересуется, почему мне казалось, что у него неприятности...

– Ну, об этом ты говорила довольно туманно. А им скажешь, что тебе снились дурные сны. К тому времени как они решат продолжить расследование, если они вообще решат, будет слишком поздно.

В самом деле, все шло как по маслу, но мне не верилось, что так пойдет и дальше. Странная штука человеческий разум. Он упорствует и надеется даже тогда, когда надежды нет и не может быть.

Я сказала:

– Ланселот, а когда все это кончится и ты станешь по-настоящему знаменит, тогда ты ведь можешь и отдохнуть, верно? Мы поехали бы в город и жили бы там...

– Ты свихнулась. Неужели ты не понимаешь, что, коль скоро меня признают, я просто обязан буду продолжать начатое? Молодежь ринется ко мне. Моя лаборатория превратится в гигантский Институт Темпоральных Исследований. Еще при жизни станут слагать обо мне легенды. Имя мое так прославится, что в сравнении со мной лучшие будут выглядеть всего лишь интеллектуальными пигмеями...

При этих словах он вытянулся и приподнялся на цыпочки. Глаза горели, будто он уже видел пьедестал, на который его вознесут современники.

Последняя моя надежда рухнула. Надежда на клочок личного счастья, пусть даже крошечного.

Я тяжело вздохнула.

Я попросила агента из похоронного бюро не вывозить тело и гроб из лаборатории до самых похорон в фамильном склепе Стеббинсов на Лонг-Айленде. Попросила не бальзамировать его, сказав, что буду держать гроб в большой комнате-холодильнике с температурой около нуля.

Агент исполнил мою просьбу с явным неудовольствием. Без сомнения, он что-то заподозрил, и в частную хронику это подозрение все же просочилось. Мое объяснение, будто я хочу последние дни побыть рядом с мужем и будто мне хочется, чтобы его помощники смогли проститься с телом, звучало не очень убедительно.

Но Ланселот настаивал именно на этом объяснении. Все это были его слова.

Когда труп уложили в гроб и посторонние покинули лабораторию, я пошла проведать Ланселота.

– Ланселот, - сказала я, - агент был очень недоволен. Боюсь, он заподозрил нечистое.

– Превосходно, - удовлетворенно промычал Ланселот.

– Но...

– Осталось ждать всего один день. Из-за простого подозрения ничто не изменится до завтра. А завтра утром труп исчезнет, во всяком случае, должен исчезнуть...

– Ты считаешь, он может и не исчезнуть?

Так я и думала!..

– Может произойти задержка, или исчезнет чуть раньше. Я никогда еще не посылал таких тяжелых предметов и не знаю, насколько точны мои вычисления. Чтобы проверить их, я и решил оставить тело здесь, а не отправлять его в похоронный дом. Это одна из причин.

– Но там оно исчезло бы на глазах у свидетелей.

– Боишься, что заподозрят обман?

– Конечно.

Его, видимо, развеселило мое высказывание.

– Думаешь, скажут: 'Почему это он отослал помощников? Почему, проводя опыты, которые под силу и ребенку, он все же умудрился отравиться? Почему труп исчез без свидетелей?' А потом добавят: 'Вся эта история с путешествиями во времени - чушь! Он принял наркотики, впал в каталептическое состояние, что ввело в заблуждение врача'.

– Да, - без особой уверенности согласилась я. (Как он быстро соображал, однако!)