нам пальцем до одиннадцати, и тебя ждет повышение, увеличение платы, достойная дань памяти бедного Джека Хока и спасение Галактики. Но если укажешь не на того – осложнение межгалактической ситуации, а ты окажешься в черных списках отсюда до Антареса.

Я спросил:

– А если я ни на кого не укажу?

– Все равно что укажешь не на того, во всем, что касается Службы.

– Я должен назвать одного, причем назвать правильно, или мне вручат собственную голову, так?

– Нарезанную ломтиками. Ты начинаешь меня понимать, Макс.

Всю жизнь Рог Кринтон казался мне противным, но никогда настолько противным. Единственное мое утешение заключалось в том, что он тоже женат и жена его весь год живет в Марспорте. И он этого заслуживает! Может, я жесток к нему, но заслуживает!

Как только Рог отошел, я позвонил Флоре.

Она сказала:

– Да?

Магнитные швы на ее платье разошлись, насколько нужно, а голос звучал так же очаровательно, как она выглядела.

Я ответил:

– Детка, милая, я не могу говорить об этом, но мне придется это сделать. Разделаюсь как можно быстрее, даже если для этого мне придется проплыть по Большому каналу до самой полярной шапки в одном нижнем белье, понимаешь? Даже если придется сорвать Фобос с неба. Даже если нужно будет разрубить себя на кусочки и каждый кусочек отправить тебе почтой.

– Ну, если бы я знала, что придется ждать…

Я моргнул. Ну, она не тот тип, что отзывается на поэзию. Она действует. Но если меня ждет плавание на волнах низкого тяготения в море жасминового аромата с Флорой, я думаю, поэзия тут не обязательна.

Я настойчиво сказал:

– Подожди, Флора. Я быстро.

Я был раздражен, но пока еще не беспокоился. Не успел Рог отойти, как я уже сообразил, как отличить виновного от остальных.

Это очень легко. Следовало бы позвать Рога обратно и сказать ему, но нет закона против того, чтобы самому получать яйца в пиво и кислород в воздух. У меня это займет пять минут, и я отправлюсь к Флоре. Ну, чуть задержусь, зато с повышением по службе, с увеличенным жалованьем и слюнявыми поцелуями от Службы в каждую щеку.

Видите ли, дело вот в чем. Крупные промышленники путешествуют в космосе не часто, обычно используют трансвидео. Отправляясь на какие-нибудь сверхвысокие межзвездные конференции, как, вероятно, эти трое, они принимают спейсолин. Во-первых, у них нет достаточного опыта космических полетов, чтобы обойтись без него. А во-вторых, спейсолин очень дорог, а промышленники предпочитают пользоваться дорогими средствами. Я знаю их психологию.

Так что двое будут под действием спейсолина. А вот тот, что с контрабандой, не рискнет – даже рискуя космической болезнью. Под влиянием спейсолина он все выболтает. Он должен сохранить контроль над собой.

Все очень просто.

«Антаресский гигант» пришел вовремя. Первым ввели Липски. У него толстые красные губы, круглые щеки и начинающие седеть волосы. Он взглянул на меня и сел. Ничего. Он под воздействием спейсолина.

Я сказал:

– Добрый вечер, сэр.

Он сонным голосом ответил:

– Сер-пантиновая Панама согреет сердце на чашку кофе.

Так действует спейсолин. Мозг этого человека отпущен на свободу. Последний слог вызывает свободные ассоциации.

Следующим вошел Андиамо Ферруччи. Черные усы, длинные и навощенные, смуглая кожа, лицо в оспинах. Он сел.

Я спросил:

– Хорошо добрались?

Он ответил:

– Лис легче фантастических штук жук и стаи птиц.

Липски подхватил:

– Птиц львиц книг за миг для всех.

Я улыбнулся. Остается Харпонастер. Я сжал в одной руке игольчатый пистолет, в другой – магнитные наручники.

И тут вошел Харпонастер. Худой, с обтянутой кожей, и хоть и почти лысый, но значительно моложе, чем выглядит на своем трехмерном снимке. И накачан спейсолином по жабры.

Я сказал:

– Черт возьми

Харпонастер:

– Ми, соль, фа, а вы сказали, в последние дали.

Ферруччи:

– Дали сняли спорная территория шла домой дорогой.

Липски:

– Дорогой, под дугой, горд, лорд.

Я переводил взгляд с одного на другого, а они все более короткими периодами продолжали нести чепуху, пока не смолкли.

Мне было, конечно, ясно: один из них играет. Он все продумал заранее и понял, что если не примет спейсолин, то окажется под подозрением. Может, он подкупил врача, вводившего раствор, или избежал этого каким-то другим способом.

Один из них играет. Это не так трудно. В субэфире регулярно идут комедии о спейсолине. Поразительно, как свободно при этом можно обращаться с кодексом морали. Вы и сами их слышали.

Я смотрел на них и услышал, как внутренний голос спрашивает:

– Ну, и как же ты укажешь пальцем на виновного?

Уже восемь тридцать, и на карте моя работа, моя репутация и моя голова, которая как-то неуверенно сидит на шее. Я отложил все это на потом и подумал о Флоре. Она не будет ждать меня вечно. Кстати, очень вероятно, что и полчаса не станет ждать.

Интересно. Можно ли соблюдать свободные ассоциации, если я заведу их на опасную территорию?

Я сказал:

– Ковер здесь как травка.

Липски:

– Травка из-под земли, ли-ли-ли.

Ферруччи:

– Ли ветер, ли снег неправедный, в Канзасе по колено.

Харпонастер:

– Но… солнце спасти навсегда борода.

Липски:

– До… статочно.

Ферруччи:

– Точно.

Харпонастер: