Я повернулся к профессору, собираясь сказать ему об этом, но он смотрел на карточки Хэтевея. Вернее, на одну из них, которую держал в руке. Знаете, часто говорят, что руки у людей дрожат от возбуждения, но видеть это приходится не часто. Но руки Родни тряслись, тряслись, как язычок старомодного будильника.
Он откашлялся.
- Позвольте мне задать ей вопрос. Позвольте мне...
Я посмотрел на него, потом снова сел.
- Давайте, - сказал я. Терять мне было нечего.
Он посмотрел на девушку и положил карточку на стол, пустой стороной вверх.
Потрясенно сказал:
- Мисс Мори?
Он как будто сознательно не назвал ее по имени.
Она смотрела на него. Мне показалось на мгновение, что она нервничает, но это тут же прошло, она по-прежнему была спокойна.
- Да, профессор?
Профессор сказал:
- Мисс Мори, вы улыбнулись, когда меховщик объяснил вам свое дело. Почему?
- Я уже говорила, профессор Родни. Хотела быть любезной.
- Но, может, было что-то странное в его словах Что-то забавное?
- Я просто старалась проявить любезность, - настаивала она.
- Может, вам показалась забавной его фамилия, мисс Мори?
- Вовсе нет, - равнодушно ответила она.
- Ну, что ж, до сих пор никто не упоминал его фамилию. Я сам ее не знал, пока не посмотрел карточку. - И вдруг с сильным чувством он воскликнул: - Как его фамилия, мисс Мори?
Она помолчала, прежде чем ответить.
- Не помню.
- Не
Теперь в голосе ее звучало напряжение.
- Ну и что? Просто фамилия. После всего случившегося вы хотите, чтобы я запомнила какую-то иностранную фамилию, которую слышу впервые.
- Значит, это была иностранная фамилия?
Она увильнула от ловушки.
- Не помню. Кажется, это была типично немецкая фамилия, но не помню. Все равно что Джон Смит.
Должен признаться, я не понимал, к чему ведет профессор. Я спросил:
- Что вы хотите доказать, профессор Родни?
- Я стараюсь доказать, - напряженно ответил он, - в сущности, я уже доказал, что Луэлла-Мэри, погибшая девушка, сидела за столом, когда пришел меховщик. Он назвал свою фамилию Луэлле-Мэри, и она соответственно улыбнулась. А выходила из внутренней комнаты мисс Мори. Именно мисс Мори только что кончила готовить чай и добавлять отраву.
- Вы основываетесь на том, что я не могу вспомнить фамилию этого человека! - взвизгнула Сьюзен Мори. - Это нелепо.
- Нет, - ответил профессор. - Если бы вы были за столом, вы бы запомнили его фамилию. Вам
Сьюзен как будто ударили в живот. Она побледнела, как порошок талька.
Профессор напряженно продолжал:
- Ни один работник химической библиотеки не может забыть фамилию человека, который заявляет, что его зовут Бейлштейн. Ежедневно тут десятки раз упоминается шестидесятитомная энциклопедия, и обычно ее называют просто 'Бейлштейн'. Это все равно что Матушка Гусыня, что Джордж Вашингтон, что Христофор Колумб. Для нее эта фамилия должна быть привычней всех других.
- Если эта девушка утверждает, что забыла фамилию, это доказывает, что она ее никогда не слышала. А не слышала потому, что ее не было за столом.
Я встал и мрачно спросил:
- Ну, мисс Мори, - я тоже сознательно не назвал ее по имени, - что вы на это скажете?
Она истерически закричала. Через полчаса она созналась.
Ночь, которая умирает
Это отчасти походило на заранее организованную встречу бывших соучеников, и хотя их свидание было безрадостным, поначалу ничто не предвещало трагедии.
Эдвард Тальяферро, только что прибывший с Луны, встретился с двумя своими бывшими однокашниками в номере Стенли Конеса. Когда он вошел, Конес встал и сдержанно поздоровался с ним, а Беттерсли Райджер ограничился кивком.
Тальяферро осторожно опустил на диван свое большое тело, ни на миг не переставая ощущать его непривычную тяжесть. Его пухлые губы, обрамленные густой растительностью, скривились, лицо слегка передернулось.
В этот день они уже успели повидать друг друга, правда, в официальной обстановке. А сейчас встретились без посторонних.
– В некотором смысле это знаменательное событие, – произнес Тальяферро. – Впервые за десять лет мы собрались все вместе. Ведь это наша первая встреча после окончания колледжа.
По носу Райджера прошла судорога – ему перебили нос перед самым выпуском, и когда Райджер получал свой диплом астронома, его лицо было обезображено повязкой.
– Кто-нибудь догадался заказать шампанское или что там еще под стать такому торжеству? – брюзгливо проворчал он.
– Хватит! – рявкнул Тальяферро. – Первый Межпланетный съезд астрономов не повод для скверного настроения. Тем более оно неуместно при встрече друзей!
– В этом виновата Земля, – точно оправдываясь, проговорил Конес. – Все мы чувствуем себя здесь не в своей тарелке. Я вот, хоть убей, не могу привыкнуть……
Он с силой тряхнул головой, но ему не удалось согнать с лица угрюмое выражение.
– Вполне с тобой согласен, – сказал Тальяферро. – Я сам кажусь себе настолько тяжелым, что еле таскаю ноги. Однако ты, Конес, должен чувствовать себя неплохо, ведь сила тяжести на Меркурии – четыре десятых той, к которой мы когда-то привыкли на Земле, а у нас, на Луне, она составляет всего лишь шестнадцать сотых.
Остановив жестом Райджера, который попытался было что-то возразить, Тальяферро продолжал:
– Что касается Цереры, то там, насколько мне известно, создано искусственное гравитационное поле в восемь десятых земного. Поэтому тебе, Райджер, куда легче освоиться на Земле, чем нам.
