глупа,

Но с каждым годом

Умнеет

И становится народом!

Льётся мелко процеженный дождик

Из осенних промозглых небес.

Я раскрыл свой поношенный зонтик

И к заливу иду через лес.

От асфальта – на землю живую,

От машин, суеты и молвы,

Каждый кустик глазами целуя

В тихом трепете мокрой листвы.

Напитать можно душу простором

Над безбрежной стихией морской,

Соучастником стать разговоров

Волн, ласкающих берег сырой.

И, очистив природой сознанье,

Отдохнув хоть на время душой,

Погрузиться опять в волхованье,

Что творит с нами город большой.

Чернеет ствол на фоне снега,

Подобно букве на листе.

Снежинок девственная нега

Лежит на стылой бересте.

Позёмку ветер наметает,

Шуршит пожухлая трава.

Зима в России наступает,

Входя опять в свои права.

Минорной гаммой – в небе птицы,

В рубахах белых спят поля.

Склоняет влажные ресницы

Сосна в исходе ноября.

Не состоял… Не привлекался… Не был…

И за границей родственников нет…

Я требую мне дать анкету, где бы

Я мог поставить слово «да» в ответ!

Да – был любим, и даже не однажды,

Да – сам любил. Был счастлив? – Да, да, да!!!

Да – пил взахлёб, да – мучился от жажды,

Когда вокруг – фонтанами – вода!

А «нет» бывало? Как ещё бывало!

По жизни реже – да, а чаще – нет.

Нет – с ног сбивало, вдох перекрывало…

Но это ведь не тема для анкет.

Зачем, слова рифмуя,

Горю я, не сгорая,

И почему горюю

В пяти шагах от рая?

Сплетённые созвучья

Тонки, как паутина.

Занятие паучье

Мне вовсе не противно.

Стремлюсь ли в глубь ли, в высь ли —

Ценю свою повадку:

Кирпичиками мысли

Укладываю в кладку.

Кладу её всё выше,

Смелей и бесшабашней,

Грызут сомнений мыши

Фундамент этой башни:

Кажусь себе невежей,

Болваном и тупицей,

И ради рифмы свежей

С душой готов проститься.

От неизбывной жажды

Уже свихнулся малость —

Чтоб ты, прочтя однажды,

Не разочаровалась.

Опять про стрекозу и муравья

В который раз рассказываю я.

Что до Крылова, то ему милей

Бескрылый трудоголик муравей,

Поскольку труд – не тот ли самый кит,

На коем мир из века в век стоит.

Действительно, стоит – из века в век,

И муравью подобен человек.

Но в мир без шелеста стрекозьих крыл

Я б не вошёл. И дверь бы не открыл!

Мир, состоящий только из труда,

Не будет настоящим никогда.

Я в мире быть согласен муравьём,

Чтоб стрекозою ты летала в нём.

Ничего нет у Бога вечного

Средь изломов библейских дней,

Под небесной дорогой Млечною,

В бренном мире земных страстей.

Так позволь целовать до одури

Вахлаку твой манящий стан,

Ведь недолог, воспетый одами,

В этой жизни любви дурман.

Сединой запоро́шит волосы,

Отцветут над рекой сады,

Прочертив вдоль берёзок полозом

За ограду конец судьбы.

Бросит время на деревянную

Крышку гроба могильный пух,

Из мытания окаянного

В ад отправив мой грешный дух.

Пусть мало времени осталось

Для дел земных, зато взамен,

Сдувая бренную усталость,

Сподобил ветер перемен

Воспринимать, как откровенье

И праздник, дни календаря,

Взирая с трепетным волненьем

На то, как робкая заря,

Над горизонтом разгораясь,

Лазурь вплетает в небосвод

И, серебром переливаясь,

Разлив сияет росных вод.

Зачерёмушело вокруг,

Запрохладило, зазнобило.

А весенний ветер – упруг,

А весеннее солнце – в полмира!

То ли снег в лицо, то ли цвет...

Горсть черёмуховой позёмки

Тишиной застилает след,

И становится шаг негромким.

Родниковой свежестью день

Напоён – и поэтому хладен...

И царят полутон, полутень

В горьковато-густом цветопаде.

Питерские крыши стали выше,

Чем осенний сникший небосвод.

Глуше звуки, но яснее. Слышу

Слов уставших сурдоперевод,

Листопада вздох, ветров одышку,

Шепоток щемящий: шу-шу-шу...

Питерские крыши. Дождь застывший.

Осень. Тишиной прошитый шум.

Бинтует сердечные раны

Прохладой густой Млечный путь.

И как-то тревожно и странно

И хочется птицей вспорхнуть

В небесную высь, в невесомость,

В ночную лечебную тишь.

Врачует неспящую совесть

Вид медленно тающих крыш.

На бездорожье и тропа – дорога,

Как на безрыбье и пескарь – налим…

Ты подожди, товарищ мой, немного,

Нальём вина и тихо посидим,

Поговорим о нашей жизни трудной,

О быстротечности пустого бытия.

Глядишь – и отдалим немного судный

Нелёгкий день…

Не мне учить тебя,

Что утро ярче, чем туманный вечер,

Что в молодости слаще, чем сейчас,

А эта наша на закате встреча

Последней может статься…

Только в час,

Когда задуют нашей жизни свечи,

Заплачут-зазвонят колокола,

Мы вспомним этот немудрёный вечер,

Тропу, безрыбье, праздные слова…

Дождь со снегом опять в Рождество,

И в Крещение – снег с дождём.

Исковеркано естество

У природы. А мы все ждём,

Что наступит зима вот-вот

И снегами укроет грязь.

Ярким инеем расцветёт

На окошках снежинок вязь.

Только месим который год

На дорогах густой кисель

Из пустых надежд и хлопот...

Так и кружится карусель.

Сон разума рождает чудовищ...

Зима демисезоньем хмурым

На землю прилегла понуро.

И с сумерками целый день

Моя соперничает тень,

И тихо вязнет в хмари влажной.

Ненатуральным и бумажным

На ощупь кажется лицо.

И лёгонькое пальтецо

На шубу не сменю никак.

Уж дважды клеила башмак,

Но вновь напившись до похмелья

Из луж отравленного зелья,

Он расползается по швам.

Как парное молоко,

В кринке неба – облако!

Широки у кринки стенки,

Только облачные пенки

Льются прямо через край.

Хочешь, кружку подставляй!

Чёрное море в белых барашках,

Вкрадчивый шорох волн,

Парус пуз ы рится белой рубашкой —

Там одинокий чёлн.

Горы направо, горы налево,

А между ними – синь.

Сердце щемит от адыга напева,

Или от здешних вин.

Перебираю солнце ногами,

Словно ожог – загар.

Пахнет домашними пирогами,

От шашлыков – угар.

Ритмом далёким восклик «чурчхела!»

Музык различных гвалт.

В горных аулах черешня поспела

И на лотках – развал.

Ракушки всякие – круглые, плоские,

Встречных улыбок свет.

Всё это юг, всё курорт черноморский.

Берег, где времени нет.

Пеленой дождя укрыты крыши,

Листья, травы. Влажно слепнут окна.

Дождь шумит, стучит, шуршит чуть слышно,

Свесив струй прозрачные волокна.

С ветром песню дождь поёт дуэтом,

Ветер зло картавит в ржавых трубах

И наотмашь хлопает при этом

Старой