этот рецепт может быть действенным лишь в том случае, если среди тех, кто сегодня ещё не учится, но в будущем должен пойти учиться, в большом числе отыщутся высокоодарённые в естественных науках дети. Однако едва ли такое случится, ведь в сегодняшнем контингенте абитуриентов 95 % действительно высокоодарённых получают аттестат, а из лучших абитуриентов уже 100 % учатся в вузах. Все те экономисты, специалисты по организации производства, юристы, германисты, политологи, социологи и философы, которые выходят из стен наших университетов, весьма способствуют общему уровню образования, однако их вклад в научно-технический прогресс всё же равен нулю. Ну не бывает в культурологии и общественных науках систематического прогресса, точно так же, как не бывает его в поэзии или изобразительном искусстве. Творения Энди Уорхолла не лучше работ Брейгеля, они всего лишь другие, Джеймс Джойс писал не лучше, чем Гёте, а просто иначе, и Генри Мур лепил не лучше Шадова, только по-своему. Напротив, двигатели внутреннего сгорания сегодня другие, чем 100 лет назад, а главное — лучше со всех точек зрения. То же самое касается ламп накаливания и телефонов.

В то время как доступ к языку, культуре и искусству — разумеется, в различной степени — возможен для всех людей, обладающих хоть каким-то интеллектом, для математики и естественных наук это не так; их характер ставит условием определённое формальное мышление, в противном случае доступ, так сказать, виртуально закрыт. Это знает каждый школьник, хоть однажды не сумевший вывести у доски уравнение.

Многообразие в принципе желательно. Но связанные с этим трения не повышают работоспособность общества. Три страны, лучше всех выдержавшие различные PISA-тесты[8] , — Корея, Япония и Финляндия — имеют очень однородное население и соответственно малый приток мигрантов. Четвёртая страна, прошедшая это испытание очень хорошо, Канада — классическая страна иммигрантов, которая проводит свою миграционную политику, применяя жёсткие ограничения: по уровню образования, квалификации и с учётом профессий, востребованных на рынке труда.

Соединённые Штаты, самая крупная из миграционных стран, традиционно проходят PISA-тесты на уровне ниже среднего. В последний раз их результаты в части математической компетенции оказались ещё ниже, чем у отсталого немецкого Бремена^{37}. Вместе с тем США привлекают в свои университеты и исследовательские учреждения лучшие умы мира. В университете Беркли в Калифорнии, например, выпускники дальневосточного происхождения заметно отличаются от других этнических групп своими достижениями выше среднего^{38}. Эта своеобразная дихотомия характерна для американского общества: нарастающее скудоумие низов и неоспоримое превосходство в науке и технике, представленное лучшими в мире специалистами, собранными в американских элитных учреждениях.

В Германию высокоодарённые индийцы и китайцы, к сожалению, не стремятся, поскольку здесь они теряют преимущество знания языка. Немецкий язык как язык науки уже давно не играет роли. Поэтому, как правило, в Германии обучаются лишь те китайцы, которые не дотянули по профилю до американских университетов. Решающим, однако, является нечто другое: немецкая миграционная политика последних десятилетий приманивает не отличников учёбы чужих народов, а преимущественно сельских жителей из скорее архаичных общин, где они стояли на нижних ступенях социальной — равно как и образовательной — лестницы.

Рассмотрим последние десятилетия.

• В 1960-е гг. было несколько иммиграционных волн в Германию, когда в страну приехали итальянцы, греки, испанцы и португальцы. Это давно уже в прошлом. Эти люди ассимилировались или вернулись назад в свои процветающие родные страны.

• Волна иммиграции из Восточной Европы улеглась. Восточноевропейские страны страдают между тем — с 30-летним запаздыванием — от столь же бедной рождаемости, что и Германия, и, кроме того, предлагают своим жителям всё более привлекательные экономические перспективы. Интеграция этих людей никогда не была проблемой, поскольку они очень легко усваивают язык и прилагают усилия к интеграции, если уж приехали в Германию для того, чтобы здесь жить.

• Выходцы с Дальнего Востока или из Индии, которые находят путь в Германию, очень хорошо прогрессируют в интеграции. Они экономически работоспособны, быстро преодолевают барьеры рынка труда, а их дети в школах причисляются к лучшим ученикам. Дети вьетнамских беженцев, принятых ещё ГДР, имеют в Берлине высокую долю абитуриентов и показывают лучшие успехи, чем немецкие школьники.

• Политические и экономические беженцы, прежде всего из стран Африки, напротив, плохо образованны и не всегда легко интегрируемы. Они выстраиваются в очередь на нижнем ярусе рынка труда, где у нас уже сейчас безработица, или идут в теневую экономику.

• Приезжие из бывшей Югославии, Турции и арабских стран образуют ядро интеграционных проблем. Нет никаких видимых причин, почему это должно даваться им труднее, чем другим иммигрантам. Их трудности в школьной системе, на рынке труда и в обществе в целом проистекают из самих групп, а не из окружающего общества.

• Наибольшую группу приезжих представляют репатрианты из республик бывшего СССР. Успехи в образовании и данные рынка труда показывают, что их интеграция успешно проходит уже во втором поколении.

Объективная дискриминация для всех иммигрантов возникает из-за слабого знания языка, недостаточного освоения обычаев принимающей страны и инородной внешности. Преодолеть первые два препятствия иммигрантам вменяется в обязанность самостоятельно, причём принимающая страна должна оказать помощь в мобилизации их собственных средств. Внешность тоже не является непреодолимым препятствием. Индийцы и вьетнамцы выглядят в Германии не менее чужеродно, чем турки и арабы, однако же при этом добиваются в нашем обществе большего успеха. Поэтому причины трудностей в школе, на рынке труда и в обществе в целом следует искать внутри самих групп; они вполне могут быть связаны и с их собственным поведением.

Всё вместе взятое население Германии из-за миграции стало многообразнее. Более высокий коэффициент рождаемости у всех групп мигрантов ведёт даже к значительному сдвигу населения по возрастному признаку: у нынешних 65-летних около 10 % имеют миграционную историю, у 40-летних таковых 17 %, а среди молодых матерей — уже 40 %^{39}. В населении в целом доля тех, кто имеет миграционную историю, составляет 17 %, но среди детей моложе 15 лет — уже 30 % (табл. 3.1).

Возрастная пирамида населения Германии (см. рис. 3.1) позволяет отчётливо видеть, что миграция существенно смягчила влияние снижения рождаемости: доля детей, родившихся от местного населения, с середины 1960-х гг. упала на 65 %, но благодаря мигрантам общее число родившихся в Германии сократилось «всего лишь» наполовину. Если коэффициент рождаемости мигрантов останется выше среднего немецкого, то и без дальнейшей иммиграции «разбавление» коренного населения продолжится. Это само по себе неплохо. Но если из-за этого ухудшится срез образования и квалификации, на немецком будущем это скажется весьма отрицательно^{40}.