Вспыхнула обвалившаяся головешка, Вебстер поднял руку к глазам и присмотрелся.
Нет бородавок. Гладкая, чистая кожа.
Дженкинс стоял во мраке, слушая тишину, податливую сонную тишину, которая уступала дом теням, полузабытым шагам, давно произнесенным фразам, бормотанию стен и шелесту гардин.
Стоило пожелать, и ночь превратилась бы в день, линзы переключить очень просто, но старик робот не стал изменять зрение. Ему нравилось размышлять в темноте, он дорожил этими часами, когда спадала пелена настоящего и возвращалось, оживая, прошлое.
Остальные спали, но Дженкинс не спал. Ведь роботы никогда не спят. Две тысячи лет бдения, двадцать веков непрерывной деятельности, и сознание не отключалось ни на миг.
Но Дженкинс остался, потому что он был старым верным слугой, потому что без него усадьба Вебстеров не была бы родным очагом.
— Они меня любили, — сказал себе Дженкинс.
В этих трех словах он черпал утешение в мире, скупом на утешение, в мире, где слуга стал предводителем и остро желал снова стать слугой.
Стоя у окна, он смотрел через двор на ковыляющие вниз по склону черные глыбы дубов. Сплошной мрак. Ни одного огонька. А ведь когда — то были огни. В заречном краю приветливо лучились окна.
Но человек исчез, и огни пропали. Роботам огни не нужны, они видят в темноте, как и Дженкинс может видеть, если захочет. А замки мутантов, что днем, что ночью, одинаково сумрачные, одинаково зловещие.
Теперь человек появился опять — один человек. Появился, да только вряд ли останется. Переночует несколько ночей в господской спальне на втором этаже, потом вернется в Женеву. Обойдет старое, забытое поместье, поглядит на заречные дали, полистает книги на полках в кабинете — и в путь.
Дженкинс повернулся.
Идя через комнату, он ощутил благодатный покой, глубокую умиротворенность, какой не испытывал с тех давних пор, когда, счастливый, как терьер, носился по дому, выполняя всевозможные поручения.
Подходя к лестнице, он напевал про себя что — то ласковое.
Он только заглянет и, если Джон Вебстер уснул, уйдет, а если не уснул, спросит: «Вам удобно, сэр? Может быть, чего — нибудь пожелаете? Может, горячего пунша?»
Он шагал через две ступеньки.
Ведь он снова прислуживал Вебстеру.
Джон Вебстер полусидел в постели, обложившись подушками. Кровать была жесткая и неудобная, комната — тесная и душная, не то что его спальня в Женеве, где лежишь на травке у журчащего ручья и глядишь на мерцание искусственных звезд в искусственном небе. И вдыхаешь искусственный запах искусственной сирени, цветы которой долговечнее человека. Ни тебе бормотания незримого водопада, ни мигающих в заточении светлячков. А тут… Просто — напросто кровать и спальня.
Вебстер вытянул руки поверх одеяла и согнул пальцы, размышляя.
Эбинизер только коснулся бородавок, и бородавки пропали. И это не было случайностью, он все проделал намеренно. Это было не чудо, а сознательный акт. Чудеса не всегда удаются, а Эбинизер был уверен в успехе.
Быть может, тут способность, добытая в соседней комнате, похищенная у гоблинов, которых слушает Эбинизер.
Способность исцелять без лекарств, без хирургии, нужно только некое знание, особое знание.
Были же в древние непросвещенные века люди, уверявшие, будто могут сводить бородавки. Они «покупали» их за монетку, «выменивали» за какую — нибудь вещь, заговаривали — и случалось, бородавки постепенно сами пропадали.
Может быть, эти необычные люди тоже слушали гоблинов?
Чуть слышно скрипнула дверь, и Вебстер сел прямо.
Из темноты прозвучал голос:
— Вам удобно, сэр? Может быть, чего — нибудь пожелаете?
— Дженкинс?
— Он самый, сэр.
Темный силуэт крадучись вошел в спальню.
— Пожелаю, — сказал Вебстер. — Мне хочется поговорить с тобой.
Он пристально посмотрел на металлическое существо, стоящее возле кровати.
— Насчет собак, — добавил он.
— Они стараются изо всех сил, — сказал Дженкинс. — Нелегко им приходится. Ведь у них никого нет. Ни души.
— У них есть ты.
Дженкинс покачал головой.
— Но ведь этого мало. Я же только… ну, только наставник, и все. А им люди нужны. Потребность в людях у них в крови. Тысячи лет человек и пес были рядом. Человек и пес вместе охотятся. Человек и пес вместе пасут стада. Человек и пес вместе сражаются с врагами. Пес караулит, пока человек спит, человек отдает псу последний кусок. Сам голодный, а пса накормит.
Вебстер кивнул.
— Что ж, пожалуй, ты и прав.
— Они каждый вечер перед сном говорят о людях, — продолжал Дженкинс. — Садятся в кружок, и кто — нибудь из стариков рассказывает какое — нибудь старинное предание, а все остальные сидят и дивятся, сидят и мечтают.
— Но какая у них цель? Чего они хотят добиться? Как представляют себе будущее?
— Какие — то черты намечаются, — ответил Дженкинс. — Смутно, правда, но все — таки видно. Понимаете, они ведь медиумы. От роду медиумы. Никакого расположения к механике. Вполне естественно, у них же нет рук. Где человека выручал металл, псов выручают призраки.
— Призраки?
— То, что вы, люди, называете призраками. На самом деле это не призраки. Я в этом убежден. Это жители соседней комнаты. Какая — то иная форма жизни на другом уровне.
— Ты допускаешь, что на Земле одновременно существует жизнь на разных уровнях?
Дженкинс кивнул.
— Я начинаю в это верить, сэр. У меня целый блокнот исписан тем, что видели и слышали псы, и вот теперь многолетние наблюдения складываются в какой — то узор.
Он поспешно добавил:
— Возможно, я ошибаюсь, сэр. Ведь у меня нет никакого опыта. В старые времена я был всего лишь слугой, сэр. После… после Юпитера я попытался что — то наладить, но это было не так — то просто. Один робот помог мне смастерить нескольких маленьких роботов для псов, а теперь маленькие сами мастерят себе подобных, когда нужно.
— Но ведь псы только сидят и слушают.
— Что вы, сэр! Они много чего еще делают. Стараются подружиться с животными, следят за дикими роботами и мутантами.
— А много их, этих диких роботов?
