— Шея болит. Наверное, продуло где-то.

Он подошёл к Ней, сел рядом и, вспомнив, что держит в руках пакет, стал выкладывать на стол фрукты, орехи, сладости. Потом повернулся к Ней, взял Её руку в свою и, второй рукой поглаживая Её по тыльной стороне ладони, начал что-то рассказывать. Так они и сидели в полутьме при тусклом свете бра: Она слушала, глядя на него иногда любящим, иногда жалобным взглядом и думая о чём-то своём, а он рассказывал, поглаживая Её руку и чувствуя острую боль от того, что такие вечера скоро останутся только в воспоминаниях — Она была неизлечимо больна, и времени, отпущенного им двоим, оставалось не так уж много…

Прохладный ветер начала осени раскачивал ветви деревьев, отчего лес уже не пел свою ровную, убаюкивающую песню, а гремел прерывисто, то затихая, то взрываясь ураганом звуков. Гремел, на первый взгляд, хаотично, но, прислушавшись, в этом хаосе нетрудно было проследить мелодию, походившую временами то на жалобные всхлипы, то на горький плач, срывающийся криком бессилия и боли.

Он снова шёл к своему холму, но шёл уже не один. На руках он нёс Её, недвижную и спокойную. Пока он ещё не ощутил до конца Её ухода, не отдался полностью во власть своих чувств. Пока. Прежде ему необходимо завершить то, ради чего он пришёл в лес в этот день.

Дойдя до края поляны, он остановился под сенью древнего дуба и устремил свой взгляд на вершину холма, туда, где росла его берёзка, сейчас отчаянно сопротивлявшаяся порывистому ветру. Там, у корней дерева, он собирался уложить Её в мягкую, по-летнему тёплую ещё землю…

Ноги его заплетались, в голове шумело, и даже природа обратилась против него: дул ледяной ноябрьский ветер, подхватывающий падающий с хмурого свинцового неба снег и бросающий его в лицо колкими льдинками. Он был охвачен жарким пламенем болезни, и оттого ветер причинял ещё большую боль всему телу, которое двигалось уже само по себе, по инерции, согласно заданной при выходе из дома мозгом программе. Он стремился к желанной поляне, где стоит холм, к берёзке, к Той, чьё прекрасное тело покоилось, обвитое корнями, в толще песка на вершине. Он боялся не увидеть это место, не прикоснуться снова к дереву, к траве, к песку, частью которых Она была теперь, которые впитали в себя Её частички и стали Ею. Он боялся не успеть, потому что чувствовал уже присутствие смерти рядом с собой, чувствовал её холодное, шумное, нетерпеливое дыхание и трясущиеся от сладостного предвкушения руки, которые тянутся к его шее, чтобы перекрыть доступ так нужного ему сейчас воздуха. Он спешил изо всех сил, настолько, насколько позволяли ставшие вдруг непослушными ноги.

В этот раз он вышел к поляне с противоположной стороны. Нужно было обойти холм, чтобы оказаться у тропинки наверх. Он вцепился руками в песочную стену и некоторое время стоял так, часто и неглубоко дыша. Так трудно было двинуться дальше, но он нашёл силы. Медленно, опираясь руками о песочную стену, он переставлял ноги, с каждым шагом приближаясь к своей цели.

Внезапно снег сменился дождём, и в мгновение ока одежда оказалась промокшей насквозь. Завернув за угол, он увидел в паре десятков шагов от себя поросшую пожухлой травой тропинку, но опять остановился, чтобы отдышаться. Ноги совсем уже перестали слушаться, стали ватными и не могли сделать ни шага. Тогда он опустился на четвереньки и, не отрывая взгляда от тропинки, продолжил своё движение.

Пройдя так несколько метров, он упал лицом в грязную лужу и только огромным усилием воли смог поднять голову от земли, чтобы не захлебнуться. Тут же в глаза ему ударил шквал острых стрел дождя, разгоняемых неимоверной мощи ветром. Но он собрался с духом и пополз. Туда — к заветной тропе, по лужам и грязи, вперёд, сантиметр за сантиметром. И вот он уже у неё, но дождь размыл песок, который теперь не даст подняться на вершину. Сил хватило лишь на две попытки, и оба раза он оказывался снова внизу, у подножия холма, заливаемый потоком грязной песочной воды. Он кричал, плакал и бил кулаками по лужам, разбрызгивая грязную воду, но понимал, что подняться к дереву ему не суждено.

Совсем обессилев, он уже не мог кричать, а только безмолвно тянул руки к берёзе, к Ней, к Той, что была его жизнью. Он ждал чуда, ждал того, что Она подхватит его и перенесёт к себе, к дереву, к цепким и тёплым его корням, где их ожидали покой и вечное счастье в объятьях друг друга, в их взаимопроникновении, растворении, слиянии в одно целое, чего невозможно достичь при жизни, но что было самым желанным для них обоих…

Перед завтраком Кирилл Векшин отправился на спортплощадку. Предстоял обычный комплекс упражнений, какой он выполнял уже не первый год. Однако сегодня был необычный день — день июльской Гребной Регаты, где Кирилл должен победить или, в самом худшем случае, занять второе место. Высоким результатом он докажет, что достоин стать Пограничником. Ведь через неделю Векшину исполнится восемнадцать лет, и в день рождения он надеялся на самый лучший подарок в своей жизни — повестку.

Как известно, в Пограничники брали только Однотипных — молодых людей, на первый взгляд ничем друг от друга не отличавшихся. У них на руках имелось по пять пальцев, а тело и лицо не было покрыто густыми волосами, как, например, у школьного физкультурника, и сзади не висел хвостик, как у отца Михаила Грачёва — одноклассника Кирилла и его главного соперника в Регате. А главное, претенденты в Пограничники должны иметь крепкое здоровье и отличные спортивные показатели. А как же иначе сражаться с дикими Тварями в лесу и охранять Периметр?!

Периметром называли город и окружающую его высокую стену, что удерживала снаружи кровожадных лесных Тварей. Никто никогда их не видел, поскольку горожане не покидали Периметр ни при каких обстоятельствах, однако существование подразделения Пограничников само по себе указывало на свирепый нрав обитателей леса. Каждый подросток мечтал стать одним из Пограничников, хотя и знал, что только Однотипные могут рассчитывать на такое будущее, ведь Тварей, как известно, очень легко дезориентировать, когда вокруг находятся похожие друг на друга объекты. Родители же воспринимали рождение ребёнка-Однотипного как семейное горе, поскольку любой горожанин знал: ставший Пограничником назад не возвращается. Никогда. Ни на день, ни на час. По-крайней мере, из уже двенадцати ушедших не вернулся никто.

А город в детях очень нуждался: смертность была высокая, и рабочих на производствах не хватало. Небольшие фабрики города производили посуду, ткани, одежду и обувь. Сырьё доставлялось извне через специальный шлюз в Периметре, равно как и пища и другие товары, не производящиеся в самом городе. Всё это привозилось из других Периметров, и за доставку отвечали те же Пограничники. Кирилл понимал, что, став одним из них, он никогда не вернётся в город и тем самым сделает свою мать несчастной (отец умер тринадцать лет назад), но запрещал себе думать об этом — тяга увидеть мир вне Периметра и сразиться с Тварями была просто непреодолима.

Сегодняшняя Регата на каноэ против течения от речного шлюза до плотины должна закончиться для Кирилла ещё одной грамотой и дополнительной записью в личном деле претендента в Пограничники. Победить второго претендента, Грачёва, нелегко, но возможно. Хотя в душе получить повестки ко дню рождения надеялись оба.

Хорошенько пропотев, Кирилл принял контрастный душ, быстро проглотил тарелку овсянки, залпом выпил положенный ему, как будущему Пограничнику, свежий апельсиновый сок и, бросив матери «Увидимся на Регате!», выскочил из дома. На улице он обернулся: мать, как обычно, провожала Кирилла, стоя у окна. Он помахал ей, и она в ответ подняла правую руку — без кисти. Мать очень гордилась этой рукой, ей нравилось жить в городе, и такое отличие от Однотипных не могло её не радовать.

Кирилл направился к лодочной станции у реки, чтобы не торопясь подготовиться к соревнованию. Жили они с матерью в центре. Впрочем, как и большинство горожан, коих насчитывалось всего несколько