влиятельный человек хочет, чтобы что-то было сделано, следует как минимум сделать хотя бы жест в этом направлении.

– Что-то я не возьму в толк, каким образом это связано с тем, что Фитцхай сейчас в кандалах?

– Никто на него кандалы не надевал – пока, во всяком случае. Он всего лишь наслаждается нашим гостеприимством в подвале этого здания. – Шериф погладил узкую бородку. – Истина, которая стала мне известна лишь вчера, должен признать, заключается в том, что пораженный недугом Арнульф де Бонвилль является старым и близком другом нашего епископа. Генри Маршалл обычно пребывает за пределами города, но эту неделю он проведет здесь, занимаясь посвящением в духовный сан новых священников. Он прослышал об убийстве и требует, чтобы злоумышленник, убивший сына Арнульфа, был пойман и повешен как можно быстрее.

До коронера наконец дошло, к чему клонил шериф.

– Ага, теперь ясно. Вам нужен козел отпущения, а тут под рукой оказался Фитцхай.

Де Ревелль пожал узкими плечами:

– Лучшего мы предложить не можем.

Джон, потеряв терпение, всплеснул руками:

– Так ведь против него нет никаких улик.

Шериф мягко улыбнулся так, словно беседовал с неразумным ребенком:

– Разве может что-либо препятствовать воле влиятельных людей? Думаю, нет нужды напоминать, что наш епископ Генри доводится братом Уильяму, маршалу всей Англии… кроме того, существуют способы получения доказательств, к которым, я чувствую, мне все больше хочется прибегнуть.

Джон увидел всю бессмысленность препираний с Ричардом, поэтому коротко сообщил другие новости, поведав шерифу о втором убийстве, которое им придется расследовать в дополнение к уже имеющемуся. Хоть весть о найденном у Хеквуд-Тора трупе шерифу сообщили его собственные люди, они не знали о перерезанном горле, а саму находку сочли чересчур незначительной для того, чтобы его беспокоить. Теперь шериф заинтересовался и спросил, когда, по мнению Джона, этот человек был убит.

– Я бы сказал, от четырех до шести недель тому назад. Точнее определить трудно, – ответил Джон.

– Примерно в то же время, когда Алан Фитцхай прибыл в Англию и отправился в Плимут, вполне возможно, по идущей через Дартмур дороге. Не исключено, что мы сможем заставить его сознаться в обоих убийствах.

Джону стало не по себе. Ему в голову приходила та же мысль, но в отсутствие хоть каких-либо Доказательств причастности Фитцхая к преступлениям он не был готов принести его в жертву из соображений внутренней политики. Однако шериф еще не закончил:

– Я рад, что вы появились, Джон, – тем самым вы избавили меня от необходимости посылать за вами.

– И зачем я вам понадобился? – грубо осведомился Джон, злясь на шерифа из-за его снисходительно-высокомерной манеры обращения.

– Как я уже сказал, епископа очень опечалило известие об убийстве сына его близкого друга. Итак, он попросил нас обоих прибыть к нему на аудиенцию, чтобы обсудить этот вопрос – сегодня, после окончания дневного богослужения. Мы должны явиться в кафедральный собор в три часа пополудни.

Предстоящий визит к епископу никак не поднял Джону настроения.

– И вы, конечно же, готовы радостно пуститься в пляс под дудку этих треклятых клерикалов? – спросил он.

Антипатия города по отношению к церкви проявлялась почти всегда и во всем. Эксетерская знать не находила себе покоя оттого, что кафедральный собор в городе обладал независимым статусом. Даже юрисдикция шерифа и коронера распространялась только на дороги, пересекающие кафедральную территорию.

Однако в данном случае шериф, похоже, готов был ради собственных политических интересов на время забыть о неприязни. Епископ и регент были сторонниками принца Джона в его борьбе против короля Ричарда, и коронер знал, что симпатии де Ревелля тоже на их стороне. Джон де Вулф считал их предателями и никак не мог взять в толк, почему король с такой готовностью не только раздает помилования и прощения, но и оделяет брата милостями вместо того, чтобы просто швырнуть его в тюрьму.

– Полагаю, вы придете на аудиенцию, Джон, – продолжал шериф. – Епископ регулярно встречается с архиепископом Кентерберийским. – Это было неприкрытое напоминание о том, что своим назначением на должность коронера Джон обязан Хьюберту Уолтеру.

– Приду, приду, можете не волноваться, – пробурчал он. – Хотя бы для того, чтобы не дать вам проявить излишнее рвение в исполнении королевского закона.

Генри Маршалл, епископ Эксетерский, жил в тени своего более знаменитого брата Уильяма, однако и сам при этом обладал множеством неоспоримых достоинств и, вне всякого сомнения, был более набожным, нежели значительное количество возведенных в епископский сан. Он не принадлежал к числу воинствующих прелатов, к каковым относился Хьюберт Уолтер, прославивший себя ратными подвигами в Крестовых походах. Генри Маршалл был настоящим аскетом и искренне жалел о том, что праведный, по его мнению, стиль церковной жизни кельтских времен канул в прошлое. Хотя сам он обитал в относительной роскоши, образ его жизни был умеренным по сравнению с собратьями по сутане. В качестве примера его праведности и глубокой набожности можно было привести введенный по предложению епископа обязательный взнос в размере полпенни, который каждое домовладение в Девоне и Корнуолле должно было уплатить собору на Троицын день – благотворительный акт, столь же популярный, как снег в августе.

Вот с этим-то человеком и должна была состояться пополудни встреча Джона и его шурина. Когда они прибыли, богослужение только что завершилось, и пребендарии расходились. Когда же ни пребендариев, ни их викариев и псаломщиков не осталось, появилась высокая фигура епископа в сопровождении архидиакона Джона де Алекона. За ним маячил силуэт регента Томаса де Ботереллиса. Процессия проследовала из молельни в прилегающую крытую галерею, и архидиакон кивком пригласил коронера и шерифа присоединиться к ним на уединенном и спокойном квадрате в обрамлении колонн.

Последовал приличествующий случаю обмен приветствиями, и оба гостя преклонили колени, чтобы поцеловать кольцо на руке епископа. Ричард де Ревелль проделал это с театральным драматизмом, коронер – со сдержанным неудовольствием.

Епископ Генри, в темном плаще поверх белой сутаны и шапочке на голове, остановился между двумя арками, глядя на поросший травой двор. В отличие от внешних территорий, внутренние дворики вокруг собора поддерживались в чистоте и порядке.

– То, что я слышал, Ричард, не может не вызывать тревоги, – произнес он тонким высоким голосом, на мгновение игнорируя коронера. – Арнульф де Бонвилль – мой старый друг. Наши семьи ведут свой род из одного и того же города в Нормандии, и у каждого из нас до сих пор сохранились там земли.

Ричард де Ревелль всем своим видом выражал сочувствие и озабоченность.

– Все верно, ваша светлость, мы все в печали. Лорд Арнульф, насколько я понимаю, при смерти, и весть о гибели старшего сына, убитого столь подло, без сомнения, станет для умирающего отца жестоким ударом.

Лицемер, подумал Джон. Меньше всего его заботит семейство. Все, что ему нужно, так это похвала за повешенного преступника – даже если на самом деле тот ни в чем не виноват.

Джон де Алекон повернулся к коронеру, намереваясь вовлечь его в беседу и напомнить епископу о его присутствии.

– Как я слышал, вы видели Арнульфа де Бонвилля, когда посетили Питер-Тейви, верно? Скажите, как он вам показался?

– Он наполовину мертв – и Господь проявит милосердие, если поскорее умертвит оставшуюся половину. Он ничего не понимает, он парализован и лежит в собственных экскрементах – не осталось ничего, чтобы задержать его на этом свете.

– Да свершится воля Господня, – набожно проговорил епископ. – Никому из нас не под силу решить, каким образом мы покинем этот мир.