— Вот так… Оценки? Оценок пока нет. Какие могут быть сейчас оценки? Просто помогаем ей… Деньги? Зачем?

— За книжки, что вы Катьке дали.

— А-а… Только учтите, что это не моя обязанность.

— Я понимаю… И еще: вы уж справочку-то верните. Катька все равно в школу ходит, так ни к чему она теперь.

— Да нет, справочка мне еще нужна будет. Это ведь документ. Пусть полежит. А вот вам она действительно ни к чему.

После некоторого молчания Поршенникова вздохнула и поднялась.

— Ну, так ладно, я пойду, до свидания… А может, все же справочку вернете?

— До свидания.

Женщина удалилась. Чуть погодя вышла и Галина Владимировна.

Юрка выбрался из-под парты и с минуту стоял, упершись руками в бока и выгнувшись животом вперед. Затем резко встряхнулся, схватил сумку и кинулся из класса.

Торопливо одеваясь, мальчишка думал, что напрасно проторчал под партой чуть ли не полчаса — ничего интересного не было сказано, разве что о справке. Ишь, хитрая, верните ей! Запуталась, а теперь — верните. Надо же так отпираться. Если бы он, Юрка, не был свидетелем происшедшего в вагоне, он бы так и считал, что беспричинно подозревают человека. И тогда, на лесозаводе, тоже отпиралась, мол, не крала доски, мол, они сами прыгнули на телегу, возчика подвела. А тут не возчика, а собственную дочь, и не подвела, а вообще чуть не погубила, потому что сектант в конце концов заставил бы ее делать что-нибудь пострашнее. Гады ползучие!..

И все-таки Юрка жалел эти полчаса. Успеют ли теперь смотаться те злополучные киловатт-часы? Он прибавил шагу и затем побежал.

В кухне за столом сидел Петр Иванович.

— Здорово, парнище!.. Так вроде у Некрасова?

Юрка, застыв на пороге, некоторое время смотрел на отца в упор, потом, не раздеваясь, прошел в комнату Аркадия и без сил опустился на табуретку. Он ощутил в себе прежнюю пустоту, холодную пропасть. Все пропало…

Заглянула Василиса Андреевна.

— Ты чего? Садись, поедите вместе с отцом. Его пораньше отпустили, старика нашего, за переработки.

— Не хочу.

Юрка долго сидел так, неподвижно и молчаливо, словно его и не было в комнате. Ему ничего не хотелось: ни думать, ни двигаться. Былая энергичность казалась ему странно далекой, почти неправдоподобной.

Вошел Валерка, поздоровался и после обычных ответов на обычные вопросы Петра Ивановича: как, почему и отчего — пробрался к Юрке. На немой Валеркин кивок в сторону Петра Ивановича мальчишка только поднял и опустил плечи. Теперь они молчали вдвоем и молчали тоже долго. Потом Валерка отправился домой. И Юрка проводил его до калитки.

Во дворе было сыро. Падал редкий снег и тут же таял. Ночами лужи вымерзали, и теренинские куры, теперь свободно гулявшие по чужим огородам и дворам, клевали тонкие льдинки, принимая их, видно, за колотое стекло.

— А у нас горе, — печально сказал Валерка.

— Что?

— Тузик замерзает. За лето нисколько не оброс, так и остался, как остригли. Сегодня всю ночь скулил.

— Штаны шейте, чего же делать.

— Мама и так что-то там затевает… А отец твой знает про завтрашнюю экскурсию?

— Нет.

— Так ты скажи — отпустит. Потом, мол, отсижу. Нельзя же пропускать такое.

— Нет уж, проситься я не буду, раз ни за что посадил. Если бы за дело, попросился бы. А раз ни за что, буду сидеть назло.

Они некоторое время следили за крупными снежинками.

— Да, о чем там Поршенничиха говорила?

При иных обстоятельствах Юрка подробно описал бы подслушанный разговор и они бы вместе пофилософствовали, но сейчас мальчишке было не до душевных излияний, поэтому он только махнул рукой — дескать, пустяк — и медленно двинулся к крыльцу.

Утром Юрка проснулся, когда Аркадия уже не было. Уехал. И Валерка, конечно, уехал. Все уехали. Прежней отрешенности и обиды мальчишка не почувствовал, хотя ему было жаль себя.

Василиса Андреевна попросила сходить на озеро за водой: колодезная жестковата, а ей нужно кое- что из белья замочить, чтобы к вечеру простирнуть. Вообще Юрка не был охоч до всяких хозяйственных просьб, но во время «киловаттного ареста» они становились желательными, потому что только благодаря им можно было вырваться на улицу на часок-другой. Василиса Андреевна, видимо понимая это и жалея сына, нет-нет да и выпроваживала его с каким-нибудь поручением. Петр Иванович особо не перечил и, лишь когда уж очень был сердит на сына, все исполнял сам, чтобы Юрка, значит, безвылазно сидел дома и тем полнее прочувствовал наказание.

Мальчишка стал одеваться, ожидая, что отец, читавший после завтрака газету, сейчас встанет и скажет: сиди, я сам. Но Петр Иванович только глянул поверх очков и опять уставился в газету.

— Слушай, мать, что пишут, — вдруг сказал он. — Поймали кашалота с задними конечностями.

— Урода, что ли?

— Почему урода? Просто кашалота с ногами. Это доказывает, что когда-то кашалоты бродили по земле и, может быть, произошли от обезьян.

Юрка искоса посмотрел на отца, действительно ли он читает по газете, и встретился с его хитроватым взглядом.

— А поскольку человек тоже произошел от обезьяны, — продолжал Петр Иванович, — то выходит, что человек — это кашалот.

«Вот сочиняет. Это он нарочно для меня, чтобы я возразил, заспорил… Значит, чувствует, что зря арестовал. Раз чувствует — мог бы поменьше дать киловаттов… Дал бы пяток — ехал бы я сейчас с классом в автобусе да покачивался на мягком сиденье… Нет уж, возражать я не буду, хоть что плети про кашалотов». Юрка вышел в сени, взял ведро и направился к озеру.

За ночь озеро застыло. Утки, вчера еще плававшие в свое удовольствие, толпами шатались вдоль берега по льду, водили по нему носами, как хоккейными клюшками, поскальзывались и оголтело крякали, пораженные превратностью судьбы.

Юрка ступил на низкие мостки, пробил дном ведра лед, зачерпнул и, отойдя шагов на пятнадцать, остановился — торопиться было неразумно. Три утки — из тех, что были неподалеку, — наткнулись на маленькую полынью у мостков, блаженно плюхнулись в нее и с гвалтом, мешая друг другу, стали окунаться, хорохорясь. Счастливиц заметили, и скоро более десятка уток, хлопая крыльями, окружили полынью, как окружают любопытные люди купающихся в проруби здоровяков.

Мальчишка усмехнулся, посмотрел на небо, вздохнул и поднял ведро. «Наши, конечно, уже доехали. Уже осматривают всё, елки…» Вылив воду в ванну, он удалился в комнату Аркадия и бухнулся на стул. Короткая, но такая свежая и чистая прогулка оттенила Юркину душевную мрачность и настроила его философски.

«Вот тебе и борьба с природой! Вот тебе и современность… Сиди и пялься в потное окно на свое затухлое болотце… Болотце… Затухлое». Эти слова сами воскресли в памяти и неторопливо потянули за собой весь тот не очень давний разговор с Аркадием о какой-то цивилизации, о боге, о болоте… Да, Аркаша прав. Сколько ненормальностей в жизни! Сектант, нищенка, Поршенникова, вся эта невероятная история с Катей — разве это нормально, разве это не болото?.. Самое настоящее. И Фомка, из-за которого он, Юрка, сидит дома, тоже болотный тип, и даже то, что вот приходится торчать в заточении, вместо того чтобы путешествовать с друзьями, что это — нормально?.. Ну, погодите, придет время — разгонят всех этих