Мальчишки прошли к другой двери, которая никем не «охранялась», и проникли в зал. Под самым куполом вдоль стен высились огромные фигуры богов и богинь. Аркадий в одно из посещений объяснил, что это мифические боги, то есть выдуманные людьми существа. Но люди выдумали их так ловко и интересно, что они до сих пор живут, как живые, настоящие. Но это вовсе не те боги, перед которыми преклоняются глупые люди, это почти сказочные герои, удивляющие своей красотой и силой.
С потолка гигантской юлой свисала люстра. Юрка прикинул примерно, куда она шлепнется, если вдруг трос не выдержит ее тяжести и лопнет. Третий ярус она не заденет и второй тоже, а вот в первый краем попадет, но основной удар придется на партер, на задние ряды партера. От зрителей останутся одни лепешки!.. Юрка обвел взглядом тех несчастных людей, которые сидели в воображаемом круге бедствия, и удивился их спокойствию: никто не озирался с опаской, никто вообще не задирал голову к люстре. Юрка глубоко вздохнул — он, кажется, не дышал во время этих катастрофических размышлений. Затем он снова обратился к богам и сперва сосчитал, сколько среди них мужчин и сколько женщин, потом — сколько из них смотрят на сцену и сколько отвернулось; на сцену смотрело большинство.
Валерка разглядывал расписной потолок. От того места, где крепилась люстра, расходились во все стороны какие-то зеленые волнистые линии, точно стебли растений. На концах они переходили в пестрый орнамент, который, как кружево, обрамлял весь потолок. Подобные рисунки были и в других театрах, но чего нигде Валерка не встречал, так это диковинных физиономий, намалеванных между зелеными стеблями. Это были страшные, никогда не виданные лица, с чрезмерно пухлыми или, наоборот, чрезмерно впалыми щеками, с глазами то слишком прищуренными, то слишком раскрытыми, с острыми и длинными бровями.
— Юрк, похожа вон та рожа на Поршенничиху?
— Какая?
— Да не в зале — на потолке. Вон, с выпяленным языком.
— Ага! Вылитая! А рядом — черт!
Свет начал таять, и ребята притихли. В сумраке портал сцены казался больше, и еще казалось, что не найдется такой силы, чтобы раздвинуть огромнейший занавес, который в малиновом свете прожекторов представлялся отлитым из металла. Но такая сила нашлась, и занавес раздвоился.
Мальчишки забыли и про маски на потолке, и про сходство с кем-то, и про себя. Даже угрожающая жизни люстра выскочила из Юркиной памяти. Только сцена была перед ними, переполненная светом, красками, декорациями и людьми в странных одеяниях.
Когда спектакль кончился, мальчишки столкнулись в фойе с девушкой-контролершей.
— Ну, как музыка?
— Музыка?
— Да.
И оба вдруг обнаружили, что музыки-то они и не слушали, уловили только самое начало, а дальше — ни ноты. Они могли перечислить, кто где прыгал, бегал, извивался, но звучала ли в это время музыка — этого они сказать не могли. Неискушенные сердца мальчишек восприняли сперва более яркое, а ярким для них были танцы. И девушка поняла это, поняла, что музыку ребята восприняли вместе с танцами и теперь не могут одно отделить от другого, но что позже музыка оживет в них самостоятельной силой и прорвется решительным напевом.
До отхода электрички оставалось десять минут — ровно столько, сколько нужно, чтобы взмыленно, без памяти добежать до последнего вагона и уже на ходу упасть на подножку.
И мальчишки припустили вниз по улице.
Людей с таким предельно тонким расчетом оказалось больше, чем смогла вместить подножка, и поэтому часть из них осталась на перроне. Но мальчишки чудом прилепились. Юрка одной рукой держался за поручни, другой обнял ногу какого-то дяденьки, который поддерживал его еще и со спины. Юрка знал, что орать и просить передних потесниться бесполезно. Переваловцы, которым нужно только перескочить мост, никогда не проходят в вагон, но всегда до стонов и охов набиваются в тамбуры, и пробить этот затор иногда бывает не под силу и ревизорам.
В полуметре от затылков мелькали мощные переплеты мостовых ферм. Под ногами чувствовалась бездна. Все это приятно волновало Юрку.
— Валерк, крепко стоишь?
— Крепко. Только на одной ноге.
— Ничего… Слышь, Валерк, давай в Толмачихинскую съездим, аэродром посмотрим, а? Там ТУ-104 приземляется.
— Кто-то нас пустит на аэродром?
— Ну, хоть издали. Издали тоже видно. Там реактивных много… Поехали. В Толмачихинской пересядем на встречную и вернемся. В шестом часу будем дома.
— Поздно.
— Тогда в пятом. Идет?
— Идет.
На Мостовой тамбуры освободились. Ребята прошли в полупустой вагон и устроились у окна. Внизу, уходя вдаль, простиралась родная Перевалка, серая и плоская. Еле видимая в осенней мути, тянулась насыпь от лесозавода. Низкое небо вызывало такое сильное чувство ожидания дождя, что казалось, будто дождь и в самом деле начинается.
Юрка подумал, что скоро наступит зима и сиденья в электричках будут подогреваться.
В Новом городе пассажиров прибавилось. Мест не хватило, и многие столпились в проходе. Валерка оглядел тех, что стояли поблизости, но не обнаружил среди них достаточно пожилого человека, которому следовало бы уступить место.
Против Юрки сел летчик, усатый, и развернул газету. Юрка тотчас отметил, что усы нынче редкость, а вот раньше, до революции, почти все мужчины ходили небритыми. У Аркадия есть папка с портретами русских композиторов. Так из пятнадцати композиторов двенадцать с усами и бородами. Мальчишка, затенив глаза ладонью, стал рассматривать лицо летчика. Вдруг уши дяденьки вздрогнули и дернулись несколько раз взад-вперед. Юрка только рот разинул. Уши снова шевельнулись. Мальчишка окончательно смутился и, опустив голову, отвернулся к окну. «Может, человек больной, может, у него какой-нибудь родимчик, а я, как дурак, вылупился». Но тут же он опять украдкой взглянул на летчика и неожиданно встретился с ним глазами.
— Видел? — спросил летчик с улыбкой.
— Что?
— Сигнализацию.
— Видел. Это вы нарочно?
— Нарочно. Когда я хочу познакомиться с каким-то человеком, я ему вот так сигнализирую. И мы непременно становимся друзьями.
— А каким вы это мускулом шатаете? — доверчиво спросил Юрка.
— Сам не могу понять. В общем, где-то на шее, — прошептал летчик, чуть склонившись к мальчишке. — Я еще в детстве научился.
— Я тоже научусь! — запальчиво заявил Юрка. — Так ведь можно переговариваться, да?
— Разумеется. Условиться, что, например, двадцать раз дернуть ушами — это одно, а сто раз — другое.
— А вы в Толмачихинскую едете?
— В Толмачихинскую.
— На аэродром?
— На аэродром.
И Юрка тут же попросил летчика взять над ним с Валеркой шефство и, по возможности, познакомить с авиацией. Дядя согласился.
— Подайте-подайте… Несчастным на пропитание, — донеслось из конца вагона. — Пять — десять
