заработали… Мурашки зашевелились у Юрки на лопатках. Он почувствовал, что в него входит странное ощущение собственной значимости. Получается, он не просто Юрка Гайворонский, умеющий делать клетки, таскать из соседских огородов подсолнухи и кидаться на уроках галошами, не просто бесшабашная голова, но еще и человек, могущий сделать что-то нужное, за что люди и угостить его не прочь.

— Сколько ж это примерно ведер вы достали? — спросила Василиса Андреевна, садясь против ребят.

— Ведер? Хм!.. Раз, два, три… Валерк, сколько раз мы менялись?

— Раз восемь.

— Восемь? Так. Умножить на десять — восемьдесят ведер.

— Ах ты, батюшки! Давайте я вам чайку подолью.

— Там, где мокрая земля, — все это мы вытаскали.

После чаепития мальчишки снова сходили в огород — в самом ли деле наберется восемьдесят ведер, не многовато ли они насчитали. Но, как и сперва, мизерность сделанной работы обескуражила их.

— Какие тут восемьдесят! — вздохнул Юрка.

— Да ведь мы по полведра тянули, значит, сорок.

— Тут и сорока нету. Какие тут сорок!

— И потом, мы ведь не всё выскребали из ведра, на дне знаешь сколько оставалось, да и на стенках.

— «На стенках»! Пошли… Давай снимем сапоги. Чего мы, как дураки, в грязных сапогах шляемся.

Переобувшись, Юрка взял «Родную речь», недоделанную клетку, плоскогубцы с мотком проволоки и залез на чердак.

Какого только хлама не было на чердаке! Рваные галоши, оскаленные ботинки без язычков, вырванных для рогаток, истоптанные пимы, целые пимы, мотки изношенных штанов, гора поллитровых банок и бутылок, сломанные, помятые коробки из картона и фанеры и еще что-то в кучах и разбросанное так. Посередине чердака, словно удавившийся человек, висела огромная, от конька до шлаковой засыпки, шуба, пугавшая всех, кто сюда заглядывал. Юрка отклонил ее рукой и осторожно, чтобы не поднимать пыль, прошел к окошку, где стояли две перекошенные табуретки; одну из них он опрокинул набок, а на другой разместил принесенные предметы.

Юрке нравился чердак. Нравился не до такой степени, чтобы торчать там отшельнически постоянно и чтобы иметь там какие-нибудь тайны и секреты. Нет. Он поднимался туда, когда на душе становилось неспокойно и хотелось одиночества, тишины и сумрака. И всякий раз, видя чердачный хаос, Юрка думал, что дрянь эту нужно разобрать, выбросить, а годное припрятать за трубой да прикрыть мешками, что эту дурацкую шубу следует давно сдернуть и что вообще из чердака можно сделать комнатку. Но, увлекшись тут же делом, он забывал про свои планы.

На уровне окошка пошатывались вершины двух молодых тополей, на которые мальчишка вывешивал свои клетки. Висела клетка и сейчас.

Юрка приподнялся и глянул вниз — пусто. Подветренные стороны деревьев оголились совершенно и казались по-зимнему неживыми, с других сторон листья еще трепетали, желтые насквозь, — тополя делали последние вздохи. Последние! Зима вот-вот. Она бы могла уже наступить, могла бы уже сковать опустошенные огороды, слякотные дороги и мокрые крыши, да поверженное лето, собрав остатки сил, вдруг приподнялось на локте и обдало мир безрассудной теплынью и мягкостью перед тем, как пасть замертво.

Плоскогубцы соскользнули с проволоки и прикусили палец. Под кожей вздулся кровоподтек. Юрка, морщась, поболтал кистью. «А к вечеру наша земля высохнет начисто, — зло подумал он. — И совсем не будет видно, копали мы колодец или нет. Елки! И солнце как нарочно печет».

За час до прихода отца Юрка сбегал с ведром за водой и полил те горки грязи, которые они натаскивали с Валеркой и которые уже действительно нельзя было отличить от прочих горок.

Петр Иванович сразу, кинув когти на крыльцо, проследовал в огород. Юрка, ждавший этого, кубарем скатился с чердака и догнал отца.

— Это не вы ли копали? — увидев свежие кучки, спросил Петр Иванович.

— Мы!

— Ведром?

— Ведром.

— Молодцы!

— Восемьдесят ведер достали.

— Вот видишь что! — Петр Иванович заглянул в колодец, прикрыв ладонью глаза от света, потом опять на кучки. — Значит, восемьдесят, говоришь?

— Да. Около…

— Молодцы! Выходит, воду не дармовую будете пить, а свою кровную.

Пришел и Василий Егорович. Не мешкая, взрослые понатащили к колодцу досок для сруба, дали ребятам мерку, по которой следовало эти доски пилить, и, пока подчищали дно и выравнивали стенки ямы, мальчишки наготовили изрядную кучу ровных плашек.

Усталое солнце тянулось к горизонту, как к постели. Казалось, оно и не зайдет, а лишь опустится до земли и тотчас заснет.

Петр Иванович спросил мальчишек, не знают ли они, где найти какую-нибудь тяжесть, чтобы прикрепить к журавлю для противовеса. Юрка вспомнил сразу вагонное колесо у моста, а Валерка — треснутую паровую батарею у школьного крыльца.

— А поближе? — поинтересовался Петр Иванович.

— Надо подумать, — ответил Юрка.

— Давайте.

И ребята, погруженные в думы, как философы, удалились. А мужчины принялись сколачивать сруб.

Ребята сперва метались по берегу озера, предполагая, что там где-то что-то должно валяться, однако ничего не обнаружили и направились вдоль улицы. У одних ворот Юрка увидел метровый кусок рельса. Взяв его за концы и при этом охнув, мальчишки потащили рельс.

Василий Егорович и Петр Иванович уже спустили короб в яму и засыпали пазухи. Мальчишескую находку они одобрили.

— Юрка, тащи-ка стеклянную банку. Пробу снимем.

— А журавель?

— Журавель после. Тащи.

— Мам! — крикнул Юрка. — Мам!.. Тащи стеклянную банку. Пить будем.

Почти одновременно из калиток вышли Василиса Андреевна и Вера Сергеевна. Они строго поздоровались и направились каждая по своей тропе к колодцу, не глядя друг на друга. Василий Егорович подцепил ведром первой колодезной мути и наполнил литровую банку. Петр Иванович поставил ее на столб забора. И люди молча стали следить, как, ходя кругами, муть медленно оседала и над нею уверенно ширилась прозрачность.

Ребята спрыгнули с электрички на ходу и выбежали на асфальт проспекта. Они спешили на первый сеанс в кинотеатр «Пионер», где шел мультипликационный фильм.

— У тебя сколько денег? — спросил Юрка.

— Полтинник, — ответил Валерка. — Да еще отец велел на булку хлеба оставить, а то, говорит, жирно получится.

— А у меня рубль, — показал Юрка бумажку.