не услышал. Орудуя быстрее швейной машинки, кантующей отрез материи, я закрепил боковые края брезента на гаках с обоих бортов. И тут мы опять взмыли ввысь. Шлюпка снова вздыбилась. Удержаться в таком положении было нелегко. Сверху она была целиком закрыта брезентом: я задраил его наглухо, кроме одного края – с моей стороны. Я протиснулся между боковой банкой и брезентом и натянул свободный его край себе на голову. Там негде было развернуться. Между банкой и планширем оставалось дюймов двенадцать свободного пространства, а боковые банки были шириной не больше полутора футов. Даже перед лицом смерти мне хватило ума держаться подальше от днища шлюпки. Надо было закрепить брезент на четырех последних гаках. Я просунул руку через отверстие и начал наматывать веревку. После каждого гака дотянуться до следующего было все труднее. Я управился с двумя. Осталось еще два. Шлюпку быстро понесло вверх, все выше и выше, – казалось, она никогда не остановится. Крен уже достигал больше тридцати градусов. Я чувствовал, что меня вот-вот отбросит на корму. Резко вытянув руку, я зацепил веревку еще за один гак. Мне это вполне удалось. Хотя такую работу сподручнее делать снаружи, а не изнутри. Я что было сил схватился за веревку – и перестал соскальзывать на другой конец шлюпки. Между тем ее накренило больше чем на сорок градусов.

Когда мы взлетели на гребень волны, нас уже кренило градусов на шестьдесят – а потом вдруг перебросило на противоположный ее скат. И тут же накрыло, но не всей волной, а лишь краешком. А мне почудилось, будто меня ударили здоровенным кулаком. Нас опять резко накренило – и все вдруг перевернулось вверх дном: я оказался на нижнем конце шлюпки, и затопившая ее вода хлынула на меня, подхватив и тигра. Впрочем, тигра я не заметил – я даже толком не знал, где прятался Ричард Паркер: под брезентом было темно, хоть глаз выколи, – но, прежде чем мы оказались на дне очередной долины, я чуть не захлебнулся.

Остаток дня и полночи нас бросало то вверх, то вниз – до тех пор, пока я вконец не отупел от ужаса и мне уже стало все равно, что со мною будет. Одной рукой я держался за веревку, а другой – за край носовой банки, прижимаясь всем телом к боковой. Вода перекатывалась через меня туда-сюда, а по голове то и дело колотило брезентом, я промок и продрог до костей и в довершение всего порезался и набил себе шишек о черепашьи кости да панцири. Шторм ревел не переставая, как и Ричард Паркер.

И вдруг среди ночи мне показалось, будто шторм прекратился. Нас качало как обычно. Сквозь дыру в брезенте я видел ночное небо. Звездное, безоблачное. Я отвязал брезент и улегся сверху.

На рассвете я заметил, что плот пропал. Все, что уцелело, – пара связанных весел со спасательным жилетом между ними. Это поразило меня так же как потрясло бы домохозяина, случись ему увидеть, что от его дома после пожара осталась одна-единственная балка. Я отвернулся и пристально оглядел горизонт. Пусто. Мой маленький плавучий городок исчез. Правда, чудом уцелели плавучие якоря – они по-прежнему цепко держались за шлюпку, – но это утешало слабо. Потеря плота, может, и не угрожала мне смертью, но морально она сразила меня наповал.

Состояние шлюпки было жалкое. Брезент в нескольких местах порвался, причем некоторые дыры явно были работой Ричарда Паркера и его когтей. Большая часть наших припасов пропала: их или смыло за борт, или попортило морской водой. У меня ныло все тело, на бедре был глубокий порез; рана распухла и побелела. Сперва я даже боялся проверять содержимое ящика. Слава Богу, ни один мешок с водой не прохудился. Сеть и опреснители, которые я сдул лишь наполовину, забили все свободное пространство и удерживали мешки на месте.

Я был страшно измотан и подавлен. Но все-таки отвязал брезент на корме. Ричард Паркер совсем притих, и я уже подумал, не захлебнулся ли он часом. Ан нет. Когда я скатал брезент обратно до средней банки и на него упал свет, он зашевелился и зарычал. Встал из лужи и перебрался на кормовую банку. Я взял иголку с ниткой и стал латать дыры в брезенте.

Потом я привязал к ведру веревку и начал вычерпывать воду. Ричард Паркер следил за мной с полнейшим равнодушием. Похоже, все, чем я занимался, навевало на него скуку. День был жаркий – работа двигалась медленно. И тут я зачерпнул ведром одну штуковину, которую, как думал, потерял навсегда. Я осмотрел ее. В моей ладони лежало то, что хранило меня от смерти, – последний оранжевый свисток.

Я лежал на брезенте, кутаясь в одеяло, спал и видел сны, просыпался и грезил наяву – и так день за днем. Ветер был слабый и ровный. Время от времени он срывал брызги с гребня волны, обдавая ими шлюпку. Ричард Паркер таился под брезентом. Он не любил ни брызги, ни качку. Небо было голубое, воздух – теплый, по морю катили ровные волны. Я проснулся от шумного всплеска. Открыл глаза – и увидел в небе фонтан. В следующее мгновение он обрушился прямо на меня. Я снова глянул вверх. Безоблачное голубое небо. Снова всплеск – уже слева от меня, правда, не такой громкий, как в первый раз. Ричард Паркер злобно рыкнул. Меня опять обдало водой. Ну и запашок же был у нее.

Я глянул за борт. И первое, что увидел, – какую-то черную громадину, покачивающуюся на волнах. Я тут же понял, что это было. По дугообразной складке с одного края громадины. Это был глаз! Кит! И глаз его, размером с мою голову, уставился прямо на меня.

Ричард Паркер выбрался из-под брезента. И зашипел. Китовый глаз блеснул в другую сторону – и я почувствовал, что теперь он вперился в Ричарда Паркера. Кит разглядывал его с полминуты или около того, а после тихо ушел под воду. Я испугался, как бы кит не ударил нас хвостом, но он нырнул в глубину и растворился в непроницаемой синеве. Громадный его хвост выгнулся дугой – и вдруг исчез.

Должно быть, кит высматривал себе пару. Наверное, решил, что я не гожусь ему по размерам, да и, потом, у меня уже была своя пара.

Мы видели много китов, но ни один из них не подплывал к нам так близко, как тот – первый. Они выдавали себя, выпуская в воздух фонтаны. Киты всплывали чуть поодаль – иногда по три-четыре зараз, образуя зыбкий вулканический архипелаг. Эти милые левиафаны всегда были мне в радость. Они как будто понимали, в какую беду я попал, и кто-то из них, глядя на меня, непременно вздыхал: «Ах! Так ведь это ж тот самый бедолага с котенком – еще старина Бамфу рассказывал. Бедняга! Надеюсь, хоть планктона ему хватает. Надо сказать про него Мамфу, Томфу и Стимфу. А глядишь, и дать знать какому-нибудь кораблю. Вот мамаша-то его обрадуется! Пока, малыш. Меня зовут Пимфу». Так, по китовой почте, обо мне узнали все тихоокеанские киты, и меня бы уже давным-давно спасли, не обратись Пимфу за подмогой к коварным японским китобоям, которые всадили в него гарпун; та же участь постигла и Ламфу – с норвежским китобойцем. Охота на китов – гнусное преступление.

Постоянными нашими спутниками были дельфины. Одна стая даже сопровождала нас весь день и всю ночь. Какие же они веселые! Казалось, они ныряют, проскальзывая под самым днищем шлюпки, просто так – потехи ради. Я попробовал поймать одного. Однако никто из них не подплывал к остроге достаточно близко. Но даже если бы и подплыл, что толку: они были такие шустрые и такие большие – попробуй схвати. Я бросил это дело и стал просто наблюдать.

За все время я видел только шесть птиц. И каждую считал ангелом, предвестником близкой земли. Но это были морские птицы – они могли перелететь Тихий океан, лишь изредка помахивая крыльями. Я следил за ними, завидовал и жалел себя.

Видел я и альбатросов – пару раз. Они парили высоко в небе и, казалось, не обращали на нас никакого внимания. Я глядел на них разинув рот. Было в них что-то таинственное, непостижимое.

А как-то раз рядом со шлюпкой, едва касаясь лапами воды, пронеслась парочка вильсоновых качурок. Они тоже не обратили на нас внимания, но поразили меня не меньше альбатросов.

Однажды нас почтил вниманием тонкоклювый буревестник. Покружив какое-то время над нами, он устремился вниз. Выставил вперед лапы, сложил крылья, сел на воду, легко закачался, как пробка. И принялся с любопытством меня разглядывать. Я мигом насадил на крючок кусок летучей рыбы и бросил ему на леске. Подвешивать грузила я не стал – и крючок упал далековато от птицы. После третьей попытки она сама подплыла к скрывшейся под водой наживке и опустила голову в воду, чтобы ее подхватить. От волнения у меня заколотилось сердце. Я удерживал леску несколько секунд. А когда дернул, птица пронзительно вскрикнула и отрыгнула только что проглоченную наживку. Не успел я предпринять новую попытку, как птица расправила крылья и оторвалась от воды. Два-три взмаха крыльями – и она исчезла из