штат, который, следуя примеру своего губернатора-фабриканта, видимо, согласен, чтобы его отождествляли с фабрикой.

Конечно, зал суда был полон народа, набит простыми, рядовыми людьми. Но, побывав в Марионе, я уяснил, что простые люди мало значат и едва ли заслуживают того, чтобы их описывать.

Это были высокие, стройные люди: мужчины в большинстве своем пришли в спецовках, женщины щеголяли в своих лучших нарядах, сшитых в 1900 году, а то и раньше; зато их дети, юноши и девушки, были одеты совсем неплохо.

Следует сказать, что, несмотря на ужасные жилищные условия, молодежь Мариона старается хорошо одеваться. В один прекрасный день они, возможно, захотят иметь автомобиль и прилично питаться. Интересно, что тогда произойдет? Захотят ли они мириться с недельной заработной платой в 13 долларов?

В настоящий момент в Марионе камнем преткновения является позиция Марионской текстильной компании, которую здесь называют Болдуиновской фабрикой. Президент компании мистер Р. У. Болдуин — человек небольшого роста с растерянным взглядом и суетливыми манерами.

Наутро после моего приезда в Марион он разыскал меня, чтобы изложить свою версию событий.

Поскольку я стараюсь быть полностью беспристрастным, воспроизвожу его версию, которая выглядит следующим образом:

Билл Росс, руководитель забастовки, за несколько дней до кровопролития угрожал новой забастовкой.

Это главное, на чем настаивает мистер Болдуин, и это вполне справедливо.

Из трех владельцев фабрик в Марионе — мисс Сэлли, Мабри Харта и Уильяма Нила — двое говорят, что они не прочь улучшить условия рабочих. Не думаю, чтобы они стали оспаривать теорию, согласно которой каждый рабочий в Америке при нынешнем уровне жизни и в условиях разрекламированного нами неслыханного процветания имеет право на дешевый автомобиль, на радиоприемник, на жилище, в котором бы по ночам не гулял холодный ветер.

Однако за спиной этих отдельных фабрикантов стоит могущественная Южная Текстильная Ассоциация. Это союз предпринимателей, которые построили фабрики на Юге в расчете на его прославленную «дешевую и довольную рабочую силу».

Если б мистер Харт и мистер Нил пошли на соглашение с профсоюзом (и если бы — дадим простор воображению — то же самое сделала мисс Сэлли), тогда бы союз предпринимателей принял против них меры.

Найдет ли мистер Харт в себе мужество бороться с ними во имя справедливости?

Посмотрим.

Существует еще одна социальная прослойка, менее организованная, нежели хозяева текстильных фабрик, которая, однако, оказывает важное влияние на решения фабрикантов.

В Марионе, так же как и в любом другом заводском городе, немалая власть принадлежит состоятельным гражданам.

Они не хотят никаких конфликтов на предприятиях.

Они хотят, чтобы промышленники Севера строили предприятия на Юге.

Они хотят получать хорошую цену за земельные участки и иметь большую клиентуру, нуждающуюся в удалении зубов и аппендиксов.

Северяне удивляются, почему респектабельные лавочники и люди свободных профессий в Марионе и ему подобных южных городах не берут на вооружение прославленные теории Форда; почему они не поддерживают требований рабочих об увеличении заработной платы с тем, чтобы больше получать с тех же рабочих.

Во-первых, в этих городках фабрики контролируют банки, а банки — соответственно выдачу ссуд мелким бизнесменам, которые, в свою очередь, составляют основную клиентуру людей свободных профессий, в том числе и священнослужителей, так что компании подчиняют себе все стороны жизни, включая и религию.

Во-вторых, на Юге, больше чем в какой-либо другой части страны, царит концепция «Аристократия против Низших Классов», то есть против «белой швали», ибо негры вообще оказываются вне общества. Чтобы почувствовать себя аристократом, требуется не так уж много. Владелец маленькой лавки, подобно шерифу Адкинсу, уже попадает в высший круг. А сделавшись «аристократом», вы должны бить, похищать, убивать, короче говоря, делать все, чтобы вас никоим образом не заподозрили в преступном сочувствии — к этим безответственным выродкам, называемым рабочими. Чтобы держать этих монстров в узде, священнослужители готовы забыть про библию и взяться за веревку, а врачи отложить скальпель и… а еще лучше отказаться обслуживать раненых забастовщиков… пока не получат от них деньги за лечение.

Банда, состоящая из таких людей, то есть лиц свободных профессий, вкупе с полицейскими похитила профсоюзных организаторов в Элизабетоне, в штате Теннесси, всего лишь в 87 милях от Мариона, отвезла их за пределы штата и посоветовала им не возвращаться.

Банда, подобная этой, безусловно, скажет несколько теплых слов мистеру Харту и мистеру Нилу, если последние признают профсоюз.

Прежде чем закончить разговор о предпринимателях, я хотел бы коснуться еще одной малоизвестной стороны проблемы отношений между рабочими и фабрикантами на Юге. Я имею в виду широко распространенное мнение, что по какому-то странному совпадению все фабриканты — южные джентльмены, в то время как большинство недовольных рабочих — большевики или им подобные мятежные иностранцы.

На самом деле большая часть фабрик на Юге принадлежит коренным северянам.

Что же касается забастовщиков, то все они, как это ни невероятно, стопроцентные южане и стопроцентные американцы, включая и иностранных агитаторов, о чьем неамериканском происхождении свидетельствуют их фамилии — Пил, Хоган и Эллиот.

Теперь я хочу перейти — на бумаге этот переход совершается очень быстро, но как далеки они на социальной лестнице! — от предпринимателей к рабочим.

О штаб-квартире забастовщиков. Она расположена непосредственно за самой фабрикой на клочке земли, по чистой случайности не являющемся собственностью компании. Это — подвальное помещение магазинчика, куда рабочие почему-то заходят чаще, чем «в фабричную лавку. Вот в этом-то подвале забастовщики устроили свою штаб-квартиру, которая, может быть, раза в три просторней спальни в обычной нью-йоркской квартире. Это — единственное место, где рабочие могут собираться, если не считать небольшого участка на склоне холма, где происходят массовые митинги.

На этом участке я видел восемь свежевыструганных подставок. На них стояли четыре гроба с людьми, убитыми шерифом во имя защиты американизма; затем покойников снесли туда, где уже нет смысла вести спор о том, как лучше всего хозяйствовать на южных текстильных фабриках.

Они действительно упрямы и безрассудны, эти забастовщики. В «блиндаже», как они называют свой штаб, я встретил вдову лет шестидесяти. Ее платье, судя по стеклянным пуговицам, было сшито в 1870 году. Наверно, оно досталось ей от матери. И, несомненно, направляясь в «блиндаж», она надела свой лучший наряд.

Меня познакомили с ней. Взвалив на плечо полмешка муки, полученной в комитете, она собралась идти домой. Мне сказали, что ей некому помочь, так как старшие дети ушли из дому и сами едва сводят концы с концами.

Она проработала на фабрике многие годы. «Но больше я не пойду туда работать, — сказала она мне. — Я не смогу переступить через кровь наших ребят. Не знаю, что со мной будет, пора, видно, господу богу меня прибрать».

Старая женщина в старомодной одежде брела по дороге с мешком муки за спиной. Она верила в бога. Но в нашей модернизированной и энергичной Америке почти не осталось места для старух, верящих в