ничтожным — ср. слова хора,
1671: Похрабрись еще хвастливо, как пред курицей петух, — жестоким — он сам говорит,
1638–1642: С его (т. е. Агамемнона) деньгами править постараюсь Я городом и непокорного Ярмом тяжелым уж не в пристяжные Я запрягу, как тучного коня. Нет, город ненавистный, с тьмой тюрьмы Соединясь, его увидит смирным — и с большим самомнением — напр., он сам говорит про себя,
854: О, конечно, Ничто не скроется от зрячего ума. Хор в «Хоэфорах» так говорит об этой любви Клитемнестры
585–601: А много страшилищ питает земля Огромных, ужасных для взора; Чудовищ заливы морские полны, Враждебных для смертных; высоко Являются в воздухе молньи — огни В пределах меж светом и мраком; Скользят в вышине и летают они, Средь бури свой гнев возвещая. Но что же бывает отважней страстей, Опасней страстей человека?! Никто же из дерзких, из жен ни одна На все уж готовых не скажет: «С бедами всегда неразлучна любовь». Но, в женском уме зародившись, Преступная страсть, любви чуждая страсть Свирепей людей и животных. Эта любовь Клитемнестры к Эгисту, которая, очевидно, составляет главную пружину действий Клитемнестры, изображена очень бледно. Не дано, напр., развития этой страсти или мотивов ее. Мы знаем один лишь факт, что Клитемнестра питает настолько страстные чувства к Эгисту, что их, по словам хора, даже нельзя назвать любовью. Единственное место, где эта любовь проявляется видным для нас образом, это — конец «Агамемнона», где Клитемнестра становится между Эгистом и хором, которые только что хотели вступить в драку. Она говорит
1654–1656: Нет, милейший из мужей мне, новых бед не будем делать. Уж и этих слишком много, чтоб пожать, — лихая жатва. Вдоволь горести тут есть уж, кровь не будем проливать. Но разумеется, это если и говорит о чем, то во всяком случае не о качестве любви, не о внутренних ее основаниях. Можно сказать с уверенностью, что здесь Клитемнестра преступна, и в этой преступности весь ее характер и вся воля. О психологическом смысле этой преступности воли мы узнаем очень мало.
Клитемнестра преступна везде. В своей любви к Эги–сту — это раз. В отношениях к детям и мужу — два. При известии о смерти сына она следующим лицемерным образом выражает свои чувства[234],
691–699[235]: О горе мне. Мы гибнем совершенно. Непобедимая кара чертогов этих. Далеко видишь ты, и даже тех, Которые вдали и безопасно От дома жили, издали прицелясь, Стрелами метко ты их поражаешь; Меня, несчастную, лишаешь ты друзей. Теперь Орест, что вел себя разумно, Далеко, вне опасности держася… О, что ж теперь… Надежду на спасенье, На радость, что лелеяла в душе До сих пор я, назвать принуждена я Лишь призраком, что видим на картинах. Ее материнские чувства ничуть не всколыхнулись от такого известия. «Перед рабами, — говорит Килисса, старая нянька Ореста, — она скрыла свой веселый смех в глубине души — мрачным выражением лица»,
737–739: …??? 6? ???? ??? ??????? ???? ?????????, ????? ??????? ????? ???????' 
