я весь загорелся пламенем жадным: тот жар, что твой утес окружал, пылает в моей груди! Брингильда, просыпаясь, сначала еще таит и сонность, т. е. неспособность творить и, следовательно, знание о будущей гибели. Это — сам Вотан, воля которого, усыпленная механизмом и зная свою отъединенность, страшится действовать. Брингильда говорит Зигфриду:
Ты будешь мудр знаньем моим, но знанье мне дано — только любовью! О, Зигфрид, Зигфрид! Жизни весна! Тебя всегда я любила! Ведь только мне открылась Вотана греза, — то светлое, что назвать я не смела, что я постигла трепетом сердца, за что я бога волю отвергла, за что страдала, казнь понесла, — не дерзая мыслить и лишь любя! Да, в этой грезе, — о, если б ты понял! — я только любила тебя) И даже более того. Она еще не потеряла предвидения будущей гибели мира, и перед страстным героем, новым богом и новым миром она все еще помнит веление Судьбы:
Горестным мраком взор мой смущен… Мой день темнеет, мой свет померк… Ночь и туман! Из черных глубин вьется и близится тайный страх… Ужас дикий встает и растет! Но — такова жизнь язычества! — после этих предчувствий она «в величайшем возбуждении» бросается к Зигфриду. «Мотив проклятия», сопровождающий трагическое провидение Брингильды, еще и еще раз подчеркивает, что мир и бытие — прокляты, что Бездна и Хаос — проклятие бытия. Но воля Зигфрида побеждает знание Брингильды, и она делается именно тою, какой замыслил ее Вотан, желавший огнем своего творчества спасти мир. Вот замкнутая индивидуальность, преодолевшая земную форму, пространственно–временное оформление, начинает приобщаться Хаосу и приобретает его свойства, становясь клокочущей Бездной экстаза и вечного самопорождения.
Брингильда.
Дивный покой бушует, как буря; девственный свет страстно пылает, разум небесный бросил меня, — знанье изгнал любовный восторгі Твоя ль теперь? Зигфрид! Зигфрид! О, погляди! Ты, мой взор увидав, еще не ослеп? Ты, коснувшись меня, еще не сгорел? Ведь вся кровь моя устремилась к тебе, — ты слышишь ли, Зигфрид, этот огонь? Разве не стало страшно тебе пред дико–страстной женой?! Но тут же и последний аккорд самоутверждения, которому посвящена вся драма «Зигфрид». Вотан выбирает наконец в лице Зигфрида обручение с Бездной, подобно тому как раньше в лице Зигмунда предпочел копье и оформленный мир. В экстазе Зигфрида и Брингильды погибает и мир, и Вальгалла. Возвращение к Бездне, гибель мира, любовь и экстаз соединяются воедино. Таков новый герой. «Смеясь в дикой радости», Брингильда выкрикивает:
О, юный герой! О, мальчик прекрасный! Святых деяний чистый родник! Я смеюсь нашей страсти! Я смеюсь ослепленью! В смехе дай нам погибнуть, со смехом в Ничто уйти Умри, светлый Вальгаллы мир Пади во прах твой надменный зал! Прощайте, блеск и краса богов Род бессмертных» блаженно почий! Порвите, норны, священную нить Встань, заря заката боеові Гибели ночь, на землю спустись Мне Зигфрида ныне светит звезда! Он мой всегда, он мой навек, в нем свет и жизнь, — Одно и Все:
