русы уже больше ничего не контролировали на Балканах. Скилица сообщает, что после поражения в битве 23 апреля Святослав, боясь мятежа в городе, приказал заковать в колодки и цепи «находившихся у него пленных болгар числом около двадцати тысяч»{525}. Как мы помним, еще во время наступления ромеев на Доростол Святослав засадил в тюрьму каких-то болгар. Поскольку речь у Скилицы идет об уже «пленных» болгарах, это могли быть те самые арестованные, которым теперь изменили режим содержания. Однако цифра в 20 тысяч вызывает сомнения. Напомню, что Лев Диакон такой же цифрой, явно преувеличенной, определяет численность болгар, посаженных на кол в Филиппополе.
Для Доростола эта цифра кажется чрезмерной. Мы не знаем, было ли таким все население города в то время. Для сравнения, во время осады Силистры русскими войсками в 1773-1774 годах город обороняли 30 тысяч человек. Не вызывает сомнений, что после захвата города русами значительная часть его населения покинула Доростол. Уехал оттуда и болгарский патриарх, имевший здесь ранее резиденцию. (Останься он в городе, это, несомненно, получило бы отражение в источниках.) Уж не посадил ли в колодки Святослав всех жителей Доростола? Если ему так хотелось обезопасить себя от них, то не проще ли было выставить их из города? Так, например, поступили русы с населением Бердаа во время похода 943/44 года. И кормить никого не надо было! Или Святослав опасался, что болгары пополнят армию осаждающих? Но ромеи не стремились привлекать к войне с русами болгар. Несмотря на присутствие в армии Цимисхия Бориса II, никаких «болгарских частей» за все время похода по Болгарии не возникло. Очевидно, цифра в 20 тысяч попросту придумана. Думаю, что и не все болгары в Доростоле были настроены против русов. Но чересчур полагаться на них Святослав не собирался.
Хотя я и назвал численность русов, засевших, по Льву Диакону, в Доростоле, преувеличенной, все- таки речь должна идти о нескольких десятках тысяч. Это косвенно подтверждается, с одной стороны, примерными цифрами потерь русов за предшествующий период войны, а с другой – тем упорством, с которым в последующем они будут отстаивать город. Значительная численность обороняющихся была «плюсом» для них в случае непродолжительной осады и «минусом», если осада затягивалась. Большой гарнизон требует большого количества провианта, и русы скоро должны были начать испытывать его нехватку. Продумав все это и выбрав правильную тактику, Цимисхий приказал начать строительство лагеря.
Для этого нужно было найти открытое место, с одной стороны, находящееся на разумном удалении от Доростола, с другой – позволяющее обозревать окрестности и контролировать передвижения неприятеля. Для лагеря не годились нездоровые заболоченные и лесные участки. Наметив подходящий холм, император велел выкопать вокруг него ров глубиной более двух метров. Вынутую землю относили на прилегающую к лагерю сторону, так что в результате получился высокий вал. На вершине насыпи укрепили копья и повесили на них соединенные между собой щиты. В центре поставили императорскую палатку, рядом разместились военачальники, вокруг – «бессмертные», далее – простые воины. По краям лагеря стояли пехотинцы, за ними – всадники. В случае нападения неприятеля пехота принимала на себя первый удар, что давало коннице время приготовиться к бою. Подступы к лагерю были защищены еще и искусно спрятанными ямами-ловушками с деревянными кольями на дне, разложенными в нужных местах металлическими шариками с четырьмя остриями, одно из которых торчало вверх. Вокруг лагеря натянули сигнальные веревки с колокольчиками и расставили пикеты (первые начинались на расстоянии полета стрелы от холма, где расположились ромеи){526}. Тщательность, с которой были проведены все эти работы, указывает на два важных обстоятельства: во-первых, Цимисхий опасался атаки русов, поскольку еще не имел над ними решающего перевеса в силах; во-вторых, ромеи собирались задержаться здесь надолго, иначе незачем было утомлять людей тяжелой работой. Никаких наступательных действий не предпринимали – император не хотел спугнуть врага слишком большой активностью. Его лагерь располагался перед Доростолом, а за городом нес свои воды Дунай, на берегу которого стояли ладьи русов, и им ничего не стоило, снявшись с якоря, уйти из крепости. Конечно, устье реки было закрыто, выйти в Черное море они не могли, но эта попытка осложнила бы ход войны, которая началась столь блестяще для ромеев. Василевс ждал скорого прихода к Доростолу страшных для русов огненосных судов. Их прибытие должно было запереть воинство Святослава в городе и превратить надежную крепость в смертельную ловушку.
Между тем ничего не подозревающий Святослав деятельно готовился к борьбе. Видя пассивность неприятеля, он принял это за проявление слабости и решил сам атаковать ромеев. Как-то вечером, когда в византийском лагере уже готовились ужинать, из восточных и западных ворот Доростола появились русы. Многих ромеев, до того видевших русов воюющими на кораблях или пешими, поразило, что часть из них была верхом. По приказу василевса восточные ворота караулил патрикий Петр, тот самый военачальник- скопец, пропавший из поля нашего зрения после первых боев во Фракии. Он вновь был в строю, более того, получил под свое командование фракийские и македонские части. Западные ворота стерег не менее грозный для русов Варда Склир, командовавший войсками, которые он привел с востока, после подавления мятежа Варды Фоки. Оба полководца, что называется, «не проспали» неприятеля. Видя, что «скифы» строятся в боевой порядок, ромеи напали на них. Русов прижали к крепостной стене, многих перебили, а остальные вернулись обратно в город. Святославу стало ясно, что его тщательно стерегут. Всю следующую ночь ромеи слышали из города какие-то завывания – это русы хоронили своих убитых. Желая не дать неприятелю опомниться, император собрал все свои силы и вывел их на равнину перед Доростолом. Он надеялся вызвать русов на новое сражение, но обороняющиеся только стреляли со стен по приближающемуся врагу и, используя имеющиеся у них метательные машины, бросали в ромеев камни. Дальше дело не пошло. То ли Святослав, прикинув свои силы, не решился принять бой, то ли после бессонной ночи уставшие русы не были готовы к нему физически. Но и из города они не уплыли, чем обрадовали Цимисхия{527}.
Наконец томительное ожидание императора подошло к концу – вдали показались корабли византийского флота. Одни из них везли продовольствие в лагерь ромеев, и хотя грузовых судов было очень много, а русы начинали испытывать лишения, связанные с осадой, не количество подвозимого провианта вызвало у осажденных настоящее потрясение, а огромное число огненосных триер, подходивших к Доростолу. Русы вспоминали рассказы стариков, участвовавших в походе Игоря на Царьград, о том кошмаре, который начался, когда на русские корабли обрушился «греческий огонь». Желая оправдать свою тогдашнюю неудачу, рассказчики наверняка еще и преувеличивали эффект, который производило страшное оружие ромеев. Впрочем, страх не парализовал осажденных. Чтобы обезопасить свой флот, русы подвели ладьи к городской стене в том месте, где Дунай протекал к ней особенно близко. Святославу стало ясно, что время упущено и уплыть из города не удастся. Это, вероятно, и подтолкнуло русов еще на одну отчаянную попытку нанести ромеям поражение на суше. На другой день после прибытия византийского флота ворота Доростола опять открылись и из них вышло гораздо большее число русов, чем в прошлый раз. Возглавлял их знаменитый Сфенкел. Был уже поздний вечер, почти ночь, и на этот раз нападение «варваров» стало полной неожиданностью для византийцев. Русы получили временный перевес, но вскоре ромеи опомнились и начали брать верх. В ходе сражения был убит Сфенкел, своей отчаянной храбростью наводивший на врагов ужас. Но даже потеряв предводителя, русы продолжали атаковать ромеев в течение всей ночи и следующего дня до полудня. Лишь когда по приказу Цимисхия конница отрезала им путь для возвращения в город, среди русов началась паника и они стали разбегаться кто куда. Ромеи преследовали и рубили обезумевших людей. После того как бой закончился, победители вернулись в лагерь и предались пирам. В тот день они особенно чествовали некого Феодора Лалакона, всадника, удивившего всех своей «устрашающей отвагой и телесной мощью». Он бился с неприятелем железной булавой и убил ею «множество врагов». Более всего впечатляла сила его удара – она была столь велика, что «удар булавы расплющивал не только шлем, но и покрытую шлемом голову»{528}. Несомненно, свой «талант» византийский боец смог проявить особенно ярко в ходе преследования русов, пытавшихся спастись бегством.
Как явствует из византийских источников, далеко не все русы верили в успех затеянного сражения. Святослав вообще остался в городе, предоставив действовать Сфенкелу, который, очевидно, и настаивал на вылазке. Эта деталь очень интересна в плане характеристики отношений между предводителями русов. С гибелью Сфенкела активность русов заметно снизилась. Вместе с этим вожаком, когда-то предводителем самостоятельного отряда, русы как бы «выплеснули» из города тех, кто выступал за активные действия и
