оказывался белым. После легкой ругани в ларце загадочным образом оказывался дьявольски черный петель.

Честно говоря, было сие чудо самым простым. Задняя стенка ларца могла отодвигаться. Ежели человек говорил молитву, то монах, сидевший за стеной, отодвигал дверцу и заменял черную птицу на белую. И наоборот. По той же системе работала и вечная печь, названная «Манна небесная». За ее задней стеной была тайная дыра, в которую монах беспрерывно протягивал поварешку на длинной держалке и наливал в горшок новую порцию жидкой каши. Стоило богобоязненному посетителю произнести молитву и отодвинуть заслонку, как взглядам очевидцев представал вновь полный горшок каши!

– Диво дивное! – восклицали самовидцы.

– Чудо явилось! Всем голодным манна! – криком объясняли зрители из первых рядов тем, кто тянул шеи сзади.

– Да как же это? – втихомолку сомневался кое-кто из молодежи (известно, что беспокойное юношество наименее склонно верить чудесам). – Али горшок без дна и снизу кашу в него толкают? Дак нет, вытекла бы… Али арифметика тут применена?

– Арифметика! – возмущались пожилые, видавшие виды москвичи. – Выучили вас на свою голову! Больно умные стали! Бога уж не чтят. Страх потеряли. Вам дают каши, так кланяйтесь с молитвой, да ешьте! Арифметика! Сказал бы еще – грамматика!

И все крепкие верой дружно смеялись:

– Нашелся умник, с помощью грамматики кашу варит. На кол бы тебя посадить, как в прежние времена, чтоб не повадно было клеветать на рождественские чудеса.

– В Шутихе на Сумерках завсегда уж чудо так чудо, – встрял в разговор еще один самовидец. – Прошлый год вода в хмельное вино превращалась. Слепой прозревал. Как завопит: «Свет! Вижу!» – так у всех мурашки по спинам побежали. Нет, сей храм надежный! Потому что стародавний и намоленный.

Феодосия немало была смущена, что выдуманные ею чудеса превратились в вульгарное зрелище.

– Не думал, что события станут столь площадными, – виноватым голосом призналась она вечером другу Варсонофию. – Не желал никого грубо обманывать… Хотел лишь укрепить веру в чудеса, а получилась лжа…

– Сие ложь во спасение, – успокоил товарища Варсонофий. – Увы, часто ложь только и помогает сохранить действительность в порядке. – Он с грустью вспомнил тайну своего сыновства. – А правда вызывает хаос. Потому не кори себя, брат Феодосий.

Феодосия вспомнила рассказ родного брата Путилы о чудесах, виденных в Москве, поняла, что тот зрил подобное представление, и с чувством вины жарко помолилась перед сном, чтоб фокусные события поскорее окончились.

Через три дни, когда в чуде вознесения старца Аввакума закончился бирюзовый купоросный порошок и его пришлось заменить на менее благолепный грязно-розовый, в ворота, давя пеших, въехал воз на серебряных колесах. Небрежно перекрестясь, вышел из него роскошно и не по-здешнему одетый боярин. На носу у боярина неким способом держалась загадочная конструкция из серебряных проволочек и хрустальных тарелочек. Некоторые знающие москвичи узнали думного боярина, любимца государя Андрея Соколова. Еще более знающие опознали в женском бесовском украшении носа (как полагали темные простецы) очки.

– Спектаклзы, – даже произнес на английский манер чертежный дьяк Макарий. – Не понимаю, почто он их напялил, ибо сие принадлежность тороватых иудейских заимодавцев, дабы мелко писать долги несчастных.

Следом за Соколовым подъехали другие возы, выпрыгнули его молодые компаньоны, щеголяя вместо тулупов с бобровыми али медвежьими воротниками короткими кафтанчиками с кружевными оборками.

– Ровно у бабы исподнее, – сплюнул в омерзении один из зрителей. – Бритоусы поганые, прости Господи!

– И где хваленые чудеса? – вопросил Соколов.

– Тамочки, Андрей Митрофанович, – подобострастно указал случившийся рядом посетитель. – Под сводом грешника пилят, в том краю радугу указуют, а в трапезной петух обличье меняет.

Процессия, благоухая розовым маслом, прошествовала к месту распила.

– Ровно бабы притиркой надушились! – еще раз сплюнул все тот же зритель.

Компания, пересмеиваясь, шла на вопли грешника, пилимого чертями на мясное крошево.

Несколько мгновений гости молча, лишь подняв брови, глядели на пилу и ошметки кровавой требухи, которая шлепалась на землю. Когда распиленный грешник издал особо ретивый вопль, Соколов недовольно поморщился и, склонившись к щели в колоде, пристально вгляделся в нутро. Потом подхватил пальцем густую каплю крови, приведя чертей в растерянность.

– А вот грешник!.. – вскричал было один из них, но замолк, уставившись на Соколова.

Соколов поднес густую каплю к лицу и потянул носом. Потом встряхнул руку, обернулся к компаньонам, пропел что-то и, усмехнувшись, произнес.

Свита засмеялась и загомонила по-фряжски. Оживленно переговариваясь, бояре пошли далее.

Грязно-розовое облако Соколова также не впечатлило.

– Когда был я в Венеции на карнавале, там испускали одно за другим облака лимонного, кораллового и лососевого цвета.

А вот превращение черного петуха в белого высокую публику заинтересовало, хотя и не надолго.

– Сие поувлекательнее, чем фокус с пилением придурка в колоде. Впрочем, было бы интереснее, кабы белая девка менялась на чернокожую, – не боясь грешного словоблудия в монастырских стенах, молвил Соколов. – Надо расспросить игумена, что он творит с этими петухами?

И вся компания убыла в тайную кофейню.

Впрочем, на следующий день Соколов опять с помпой прибыл в монастырь. Его с почестями препроводили сперва в приемную (ту самую, где Феодосия впервые увидела букеты из белоснежных навощенных шелковых лилий), а после в личную рабочую келью игумена.

– Благословите, отец Феодор, – скороговоркой промолвил Соколов. Мельком склонился к протянутой длани и сразу перешел к делу: – Признайтесь, отец Феодор, как ваша братия меняла петухов?

– Для нас самих сие божественная загадка, – завел было игумен.

– Бросьте-бросьте! – отмахнулся перстами Соколов. – Кто автор ваших божественных чудес? Чьи идеи? Имя назовите. Желал бы выменять на деньги часть его способностей. Мне нужен сведущий в науках учитель для сына и себе собеседник, совершенно не с кем обсудить новинки алхимии и астрологии, прости меня Господи!

Игумен Феодор мысленно перекрестился, попросил у Бога прощения за стяжательство, без чего в нынешние бездуховные времена не проживешь, и сообщил:

– Автор нынешних укрепительных чудес брат Феодосий.

– Все! Более ничего не говорите. Беру! Цену назначите сами, – бойко сообщил Соколов.

– Наш монастырь торговлей не занимается… – не очень убедительно произнес игумен. – Но учитывая, что мы всегда стараемся идти навстречу просьбам таких глубоко верующих людей, как вы…

– Ну и отлично! Жду вашего…

– Феодосия.

– Именно. А пока нижайше прошу принять в качестве скромного пожертвования… – Соколов похлопал себя по боками. – Что же? Ах, вот!

И снял с носа серебряные очки.

– Итальянская работа. Увеличительные очи. Попробуйте, попробуйте!

– Не могу! – вяло воскликнул игумен.

– Возьмите!

– Ох, бесовское измышление, – не очень искренне посетовал игумен, пряча персты в складки рясы.

Соколов захохотал, потом сделал серьезное лицо.

– У государя нашего Алексея Михайловича очков три пары фряжской работы, и не считает за грех. Наоборот, сочинил при их помощи прелестный трактат о соколиной охоте. Только русские варвары могут полагать очки принадлежностью бесовских художников или еврейских менял. Я полагаю, напротив, –