Дождик капал на рыло и на дуло нагана, зажатого в слабеющей руке Шанкра.
Он лежал на аллейке, среди сбитых пулями веток, отстрелянных гильз и кусков расколотых мраморных херувимов с надгробий. Изумрудные листья липли к влажным булыжникам и блестящим гранитным крестам. Неожиданно кладбищенскую тишину прорезал протяжный собачий вой, и этот звук окончательно пробудил Шанкра.
Поднявшись, он с тупым удивлением осмотрелся. Из-под поваленного дерева торчали чьи-то ноги в дорогих туфлях, и туфли эти показались Шанкру очень знакомыми. Перешагнув через ствол, он увидел Аркашу. Лидер саяно-шушенских лежал в луже крови, и на лбу его темнел правильный круглый кружок, воскрешающий невольные ассоциации с танцовщицами из индийских мелодрам.
Из-за деревьев тянуло едкой резиновой гарью. Пройдя сквозь скошенный пулеметной очередью кустарник, Шанкр остановился, оглушенный увиденным.
Любимый «Хаммер» лежал на боку, словно подбитый танк на Курской дуге. Видимо, кто-то из пацанов случайно засадил в него из базуки. Над обугленным остовом внедорожника курился едкий дымок. В рдеющем угольками салоне змеились и перебегали синеватые язычки. У открытой дверки в позе эмбриона застыл чей-то до неузнаваемости обугленный труп – несомненно, водителя.
– Говорил я Аркаше – эта «Группировка Ленинград» когда-нибудь всех уделает! – впечатленно пробормотал Шанкр.
Хрустнула ветка, и он обернулся. Из старинного склепа с проваленным куполом медленно выплывал чей-то силуэт с ручным пулеметом наперевес. Человек этот явно не принадлежал к саяно-шушенской группировке. Шанкр вскинул руку с наганом, но выстрелить не успел: короткая очередь пригвоздила его к земле.
30
Подойдя к саяно-шушенскому, Заметалин упер в его окровавленную грудь пулеметный ствол.
– Теперь и реально поговорить можно! – молвил он с теми самыми интонациями, с какими эта же фраза была произнесена Шанкром после памятного столкновения мотоцикла и «Хаммера» на зимней трассе.
– Говори-и-и… – безразлично выдохнул Шанкр; безносая смерть уже занесла над ним бензопилу.
– Ты конкретно на филки попал! – мстительно продолжил Гамадрил.
– Забирай, мент, что хочешь… – прохрипел гангстер и, закатив глаза, зашептал совершенно бессвязно: – Был у меня один знакомый мужик… с каким-то поэтом однажды на хате сидел… Троцкий его фамилия, срок по тунеядке мотал… ему за стихи про ментов в Швеции «лимон» баксов отсыпали… Так этот Троцкий такое написал: «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский остров я приду умирать!»
Несомненно, он был в забытьи.
– Не Троцкий, а Бродский! – козырнул эрудицией Заметалин. – А ты – уже на Васильевском!
С этими словами он размозжил голову Шанкра пулеметным прикладом и тут же отскочил, чтобы кровь и мозг не обрызгали штанину.
Склонившись к агонизирующему телу, Гамадрил профессиональным движением лагерного контролера обыскал его сверху донизу. Вопреки ожиданию, добыча оказалась небогатой: несколько тысяч долларов, небольшой брикет пятисотрублевок и золотая «бригадирская» цепочка на шее, когда-то разорванная, но затем аккуратно спаянная.
Отбросив ненужный уже пулемет, мародер двинулся к трупу Аркаши, придавленному сваленным деревом. Улов в его карманах впечатлил куда больше: огромная пачка банкнот по сто евро, навороченный золотой «Брегет» и веер разноцветных пластиковых кредиток.
– Это тебе, Володя, не мелочь по карманам тырить! – похвалил самого себя Заметалин, направляясь к склепу.
Менты, судя по все громче звучащим сиренам, были уже на подъезде к Смоленскому кладбищу, и до их появления следовало уничтожить следы.
В разбитой краснокирпичной коробке еще клубилась цементная пыль. Распрямив спальный мешок, Гамадрил бросил туда пустой флакон из-под одеколона «Красная Москва» и разбитый железнодорожный фонарь. Уже в дверном проеме он краем глаза заметил раздавленную банку тушенки с этикеткой «Ушастик тушеный».
Влекомый странным магнетическим чувством, Заметалин приблизился к раскуроченной консервной жестянке. Едва взглянув на ее содержимое, он беспомощно царапнул руками воздух, хрипнул кадыком и, дико выпучив глаза, свалился навзничь.
Из-под застывшего желе тускло сверкал значок «Заслуженный работник юстиции». А из волокнистых мясных ошметков дико пялился человеческий глаз.
В ушах кольнуло, и все нарастающий колокольный звон накрыл Гамадрила с головой. Уже на грани сознания он явственно различил голос Макаренко: «Я приду к тебе… Обязательно приду!..»
31
Большая черная собака с зелеными глазами медленно подошла к лежащему без сознания Заметалину и принюхалась. Запах «Ушастика тушеного» явно возбуждал ее обоняние. Длинный узкий язык мелко вибрировал в раскрытой розовой пасти. Влажный черный носик трепетал.
Склонив голову к раздавленной консервной жестянке, собака в испуге отпрянула. Человеческий глаз, застывший в мясном студне, мгновенно отвратил ее аппетит. Мерзкое зрелище невольно наводило на мысль, что белесый мужик с бездуховным лицом, лежащий тут же, – не только очевидный мародер, но и скрытый каннибал.
Собака подошла к Гамадрилу, задрала заднюю лапу и помочилась ему в лицо обильно и с удовольствием.
Новизна ощущений сразу вернула Заметалина к жизни. Приподнявшись на локте, он дико вытаращился на пса.
– Р-р-р… нгау! – оскалилась собака, и зеленые глаза ее сверкнули недобро.
– Ма-ма… – очень явственно сказал Гамадрил.
Приподнявшись на четвереньки, он с невероятной скоростью бросился в заросли крапивы, густевшие за разрушенным склепом.
– Р-р-р… нгау, нгау! – повторила собака и, склонив голову, бесстрашно прыгнула следом.
32
…Преследуемый собакой Заметалин лишь на мгновение мелькнул в оптическом прицеле. Притаившийся за памятником мужчина с короткой стрижкой, холодными глазами и волевыми харизматичными морщинами так и не успел потянуть спуск биатлонной винтовки – оба объекта растворились в густой растительности.
Однако случайная неудача совершенно не раздосадовала стрелка. Опустив оружие, он лишь послал в сторону руин красноречивый взгляд – мол, я тебя в другом месте замочу! Спустя минуту спортивный силуэт
