Она вскочила и побежала в спальню. Через минуту До услышала плеск воды в ванной. Она поднялась с полу, пошла в спальню и стала рыться в шкафу, ища для себя пижаму или ночную рубашку. Попалась пижама. Пижама была ей впору.

В ту ночь она спала в передней номера Ми на диване. Ми легла в смежной комнате, говорила много и громко, чтобы До могла ее услышать. На этот раз Ми не принимала снотворное. Принимала она его часто, из-за него-то она так внезапно и уснула в ночь их первой встречи. Долго еще, после того, как она объявила: «Бай-бай, До!» (и при этом полагалось тоже смеяться), она продолжала свой монолог.

Часа в три утра До проснулась и услышала плачь Ми. Подбежав к ее кровати, она увидела, что Ми спит с мокрым от слез лицом, сжав кулаки и скинув с себя простыни и одеяло. До погасила свет, укрыла Ми и вернулась на свой диван.

Назавтра вечером к Ми должен был «кое-кто» прийти. Звоня по телефону из «Дюпон-Латен», До имела возможность услышать, как этот «кое-кто» спрашивал, где его сигареты. Ми отвечала: «на столе, прямо перед твоим носом».

— Я тебя сегодня не увижу? — спросила До. — Кто он? Это ты с ним уходишь? А потом мне нельзя будет тебя увидеть? Я могу и подождать. Я могу и расчесывать твои волосы щеткой. Я могу делать все, что угодно.

— Ты меня мучаешь, — ответила Ми.

Во втором часу ночи она постучала в дверь номера До, в гостинице «Виктория». Ми, должно быть, пила, курила и разговаривала без передышки. Она была грустна. До раздела ее, дала свою пижаму, уложила на свою кровать и, пока не зазвонил будильник, она, не смыкая глаз, баюкала Ми в своих объятиях, прислушиваясь к ее ровному дыханию и повторяя себе: «теперь это не сон, она со мной, она моя, расставшись с ней, я унесу ее с собой, я стала ею».

— А тебе обязательно нужно туда идти? — спросила Ми, приоткрыв глаза. — ложись обратно. Я включаю тебя в «главную книгу».

— Куда?

— В расходную ведомость крестной. Ложись. Я заплачу.

До уже оделась, собираясь уходить. Она ответила, что это чушь, она не игрушка: хочу — поиграю, хочу — брошу. Банк платит ей жалование, выдается оно каждый месяц, она на это жалование живет. Ми в ярости села, лицо у нее было свежее, отдохнувшее, глаза ясные.

— Ты говоришь точь-в-точь как один мой знакомый. Если я сказала, что заплачу, значит заплачу. Сколько тебе дает твой банк?

— Шестьдесят пять тысяч в месяц.

— Оклад повышен, — сказала Ми. — Ложись обратно, иначе получишь расчет.

До сняла пальто, поставила варить кофе, посмотрела в окно на свое солнце Аустерлица, которое не было еще в зените. Когда она подала Ми чашку с кофе в постель, она знала, что с этого утра ее восхождение будет продолжаться, и отныне все, что она сделает или скажет, когда-нибудь может быть использовано против нее.

— Ты премилая игрушка, — сказала Ми. — Кофе у тебя вкусный. Ты давно здесь живешь?

— Несколько месяцев.

— Собирай вещи.

— Мики, пойми же! Ведь то, что ты меня заставляешь сделать, вещь серьезная.

— Представь себе, я это уже поняла два дня назад. Как, по-твоему, много есть на свете людей, которые спасли меня во время кораблекрушения? К тому же я уверена, что плавать ты не умеешь.

— Не умею.

— Я тебя научу, — сказала Ми. — Это легко. Смотри: руками надо двигать вот так, видишь. А ногами работать труднее…

Она смеясь, толкнула До на кровать и стала сгибать и разгибать ей руки, потом вдруг посмотрела на До без тени улыбки и сказала, что она знала, как все это серьезно, но не думала, что на столько.

Следующие ночи До провела на диване в передней номера четырнадцатого в «Резиденс Уошингтон», — так сказать, на роли привратницы, оберегающей любовные забавы Ми, которая спала в соседней комнате с довольно чванным и противным молодчиком. С тем самым, которого До видела в банке. Звали его Франсуа Руссен, он работал секретарем в конторе у адвоката и не лишен был известного лоска. А так как у него были такие же мутноватые замыслы, что и у До, то они сразу и откровенно друг друга возненавидели.

Ми утверждала, что он красивый и безобидный. Однако До почувствовала себя почти счастливой, когда однажды вечером Ми спросила ее, оставила ли она за собой номер в «Виктории». Ми пожелала провести там с кем-то ночь. За номер было заплачено до марта. Ми пропадала три вечера.

Бывали и такие вечера, когда Ми сидела дома. Самые приятные для До. Ми не переносила одиночества. Кто-нибудь должен был двести раз провести щеткой по ее волосам, помыть ей спину, погасить ее сигарету, если она задремлет, слушать ее монологи: для всего этого и существовала До. В такие вечера она предлагала пообедать «по-холостяцки», и в номер подавали невероятные яства (например, яичницу-болтунью) в серебряных кастрюльках. Она учила Ми складывать особым образом салфетки, так что получались фигурки зверей, то и дело называла ее своим светиком или своей красавицей. Это было едва ли не самое важное, ведь Ми перед сном испытывала потребность в отвлечении, в разрядке, которую давало ей иногда снотворное, иногда любовники, иногда собственная бессмысленная болтовня; а потребность эта была ничем иным, как старинной боязнью темноты, которую мы испытываем, когда мама оставляет нас одних в комнате. Эти наиболее ярко выраженные особенности Ми (по мнению До — уже явно патологические) корнями своими уходили прямо в детство.

В марте До стала всюду сопровождать Ми (вернее — Мики, как называли ее все), и только у Руссена Ми бывала одна. Сводилось это к совместным поездкам по Парижу в машине, из одного магазина в другой, либо к светским визитам или к партии в теннис на закрытом корте, а иной раз разглагольствованиям с неизвестными людьми за столом в ресторане. Часто до оставалась одна в машине, включая радио, составляла в уме проект письма, которое напишет вечером крестной Мидоля.

Первое письмо До было датировано днем ее нового «назначения». Она писала, что имела счастье встретиться с Ми, сообщала, что все благополучно, выражая надежду, что столь же благополучно все и у крестной, которая ведь «немного сродни» и самой До. Далее следовали всякие происшествия, имевшие место в Ницце, одна-две шпильки, тщательно замаскированные, по адресу Мики и обещание расцеловать крестную при первом же посещении Италии.

Отправив письмо, До тут же пожалела, что не удержалась от шпилек: очень уж заметно. Крестная Мидоля тонкая бестия, — недаром же она с тротуаров Ниццы ухитрилась попасть в итальянские дворцы — она сразу все учует. Но ничуть не бывало. Ответ пришел через четыре дня, и прямо-таки ошеломляющий. До, мол, для нее — сущее благословение. Она осталась точь-в-точь такой, какой помнит милую девочку ее крестная Мидоля: кроткой, рассудительной, любящей. До, к сожалению, наверное, заметила, что «их» Мики очень переменилась. В конце выражалась надежда, что эта чудесная встреча окажет на Ми благотворное влияние; к письму прилагался чек.

До вернула чек в своем втором письме, обещав делать все, что в ее силах ради «их» баловницы, которая просто очень порывистая, хоть иной раз и может показаться, что у нее нет сердца. За сим — «тысяча поцелуев, всем сердцем ваша».

В конце марта До получила пятое ответное письмо. Оно было подписано: «твоя крестная».

В апреле До выпустила коготки. Однажды вечером, за столиком в ресторане, она при Ми открыто атаковала Руссена, оспорив меню, предложенное «вверенной ее попечению» особе. Суть была, конечно, не в том, что Мики плохо спала после курятины под винным соусом, а в том, что Франсуа мерзавец, подхалим, лицемер и До уже видеть не могла его физиономии.

Через два дня дело приняло более серьезный оборот. Ресторан был уже другой, повод для спора — тоже, но Франсуа-то остался мерзавцем, и он дал сдачи. До услышала, что она не чиста на руку, играет на чувствах подруги, не чужда порокам, распространенным в закрытых учебных заведениях. При последнем обмене репликами, довольно-таки хлесткими, Мики замахнулась. До уже приготовилась получить оплеуху, но поняла, что выиграла поединок, когда рука Мики стукнула мерзавца по физиономии.

Она поторопилась с выводами. Когда они вернулись в «Резиденс», Франсуа устроил сцену, заявил, что не собирается ночевать с двумя, — с юродивой и аферисткой — и ушел, хлопнув дверью. Сцена