Москвой неумолимо ухудшались. Правда, сразу после победы на выборах пан Корчиньский заявил о стремлении развивать отношения с Россией, но в Кремле помнили, что, еще будучи мэром Варшавы, он назвал одну из площадей города именем ненавистного всем россиянам Джохара Дудаева. Затем в августе 2008 года этот человек поддержал грузинского президента Михаила Шахашвили после его агрессии против Южной Осетии. Кроме того, он всегда афишировал свои симпатии к «оранжевым» на Украине и демонстрировал свою солидарность с режимом Виктора Мищенко. При этом Корчиньский стремился к стратегическому партнерству с прибалтийскими государствами, которые в той же мере страдали русофобией.

Он никогда не называл себя врагом России публично, однако, если верить не словам, а делам, являлся им на протяжении всего своего правления. Кто, как не Корчиньский, заблокировал переговоры о партнерстве РФ – ЕС из-за запрета на импорт польского мяса в Россию? Разве не он являлся ярым противником строительства газопровода «Северный поток», маршрут которого прокладывался в обход «оранжевой» Украины? Опираясь на него, Вашингтон получил шанс разместить американские системы ПРО чуть ли не на границе с Россией, а НАТО напичкало своими военными базами всю Восточную Европу.

Положа руку на сердце, никто из российского руководства не печалился по тому поводу, что Стас Корчиньский выбыл из игры туманным утром 10 апреля. Да, как человека его было жалко, но если бы политики руководствовались лишь человеческими чувствами, то они никогда бы не вскарабкались на вершину власти. Исчезновение Корчиньского с политической арены сулило России сплошные выгоды, и до вчерашнего дня Астафьев не сомневался в том, что антироссийскому курсу братьев-близнецов пришел конец.

Ставку в Кремле делали на Бронислава Марию Коморовского, аристократа и дворянина, в жилах которого текли капельки бельгийской королевской крови. Астафьеву он импонировал даже внешне – солидный, вальяжный, при очках и усах, делающих его похожим на политического шоумена Евгения Киселева.

В досье на Коморовского утверждалось, что мировоззрение этого фаворита в борьбе за пост президента Польши складывалось в соответствии с идеологией харчеров. Так называлось польское скаутское движение, в советский период максимально приближенное к пионерскому. Будучи «полупионером», Коморовский познакомился со своей будущей женой Анной.

Как примерный семьянин, Астафьев одобрял почти идеальный брак кандидата от «Гражданской платформы». Коморовский являлся отцом пятерых детей, а значит, был уравновешенным, разумным человеком, с которым иметь дело было бы приятнее, чем с холостым Мирославом Корчиньским, о котором ходили разные грязные сплетни. Недаром сторонники Коморовского все чаще называли его Отцом с большой буквы, подразумевая, что он вполне может стать отцом для всей страны.

Почему бы и нет?

В позднесоветский период он был активным оппозиционером, принимал участие в антиправительственных выступлениях, подвергался арестам и являлся членом «Солидарности». Иными словами, Коморовский никоим образом не запятнал себя сотрудничеством с «московскими оккупантами», что создавало ему привлекательный для поляков имидж. И все же, как у любого политика, у него имелась ахиллесова пята. Противники открыто называли Коморовского пророссийским кандидатом. Стоит разразиться скандалу с «туманными» обстоятельствами авиакатастрофы под Смоленском, как на Коморовском будет поставлен жирный крест, а Корчиньский заработает дополнительные очки. Потом, конечно, удастся доказать непричастность российских спецслужб к трагедии, но будет поздно.

Слишком поздно.

– Что вы сказали, Анатолий Дмитриевич? – спросил водитель.

Сообразив, что он разговаривал вслух, Астафьев выключил компьютер, взглянул на часы и сказал:

– По твоей милости, я опоздал на работу на целых три минуты.

– Простите, Анатолий Дмитриевич! Я же пообещал: больше не повторится.

– Вот и я сказал, что больше не повторится.

С этими словами Астафьев покинул «Мерседес» и, кивнув охранникам, встречающим его у входа в первый корпус Кремля, поднялся в свою резиденцию. Помимо рабочего кабинета здесь размещались залы для различных совещаний и торжеств, но на сегодня у президента не было запланировано важных встреч. Энергичной спортивной походкой он прошел по коридору, приветствуя взмахом руки всех тех, кто обеспечивал его безопасность на каждом метре этого короткого маршрута. Когда-то его встречали здесь без почестей и звали за глаза Визирем, полагая, что он так и останется на вторых ролях, недотягивая до «султанского» титула. В принципе прозвище Астафьеву нравилось, и звучало гораздо лучше, чем ВВП, Примус или Зюзя. Однако постом визиря он не ограничился. Не такой характер был у Астафьева Анатолия Дмитриевича, чтобы всю жизнь ходить в помощниках у других. Он и сам любил власть и умело пользовался ею.

Переступив порог, Астафьев пересек помещение, обогнул стол и опустился в кресло, из которого руководил огромным государством. К его услугам были совершеннейшие телекоммуникационные системы и электронное оборудование, чутко реагирующее на малейшее шевеление пальца. Отлаженные кондиционеры поддерживали в кабинете оптимальную температуру и влажность, хитроумная аппаратура обеспечивала секретность всего, что произносилось или будет произнесено в этих стенах. Но, помимо всех этих ультрасовременных приспособлений, Астафьева окружали антикварные предметы старины, такие, как светильники из чешского хрусталя или украшения из уральских самоцветов.

Ему нравилось созерцать все это, он любил ощущать себя одним из вершителей мировых судеб. Тем более Астафьеву было неприятно сознавать, что однажды ему придется покинуть этот кабинет с президентским штандартом и спецсвязью. Он уже не представлял себя в иной должности, отлученным от компьютера, подключенного к ситуационному центру, куда стекалась вся информация о том, что происходило на планете, в ее недрах и в окружающем ее космосе. Скользнув взглядом по застекленным книжным шкафам, президент связался с референтом и произнес:

– Если я не ошибаюсь, то еще в прошлом месяце я распорядился убрать все книги, оставшиеся после Владлена Вадимовича, и заменить их другими.

– Но не сказали какими, – напомнил референт.

– Любыми. Подберите сами. Мне не нужны в кабинете чужие вещи.

– Будет исполнено, Анатолий Дмитриевич.

– Не сомневаюсь.

Встав из-за стола, Астафьев приблизился к окну, но не для того, чтобы полюбоваться видом на Горбатый мост, а для того, чтобы покормить обитателей заветного аквариума. Никому другому это делать не разрешалось. Астафьев обожал своих рыбок и даже тайком беседовал с ними. В одностороннем порядке. Рыбки не умели разговаривать, чем и нравились президенту.

Понаблюдав, как они мечутся в подсвеченной зеленоватой воде, Астафьев побарабанил пальцами по стеклу, прощаясь, вернулся в кресло и велел соединить его с Мирославом Корчиньским. Один из нескольких десятков переводчиков, круглосуточно дежурящих специально для подобных случаев, доложил о своей готовности приступить к работе.

– Приступайте, – разрешил Астафьев.

Трубку он держал в левой руке, а правую, сжатую в кулак, положил на стол, что позволяло ему чувствовать себя увереннее. Его покатые плечи тяжелоатлета были расправлены, шейные позвонки удерживали массивную курчавую голову в горделивом положении. Услышав ответ на другом конце провода, Анатолий Дмитриевич поздоровался:

– Доброе утро, господин Корчиньский. Надеюсь, вы не против моего неожиданного звонка? Я хотел бы переговорить с вами неофициально, по-свойски, как подобает добрым соседям.

– О чем вы хотите побеседовать, господин Астафьев? – осведомился Корчиньский настороженным тоном. – Я ведь пока не президент и уже не премьер-министр, так что даже не знаю, чем могу быть вам полезен.

Переводчик исправно перевел слова Корчиньского. Дождавшись, пока он умолкнет, Астафьев сказал:

– Для начала позвольте мне еще раз выразить свои глубочайшие соболезнования, Мирослав. Я, как и