на висках напряглись от гнева. Он захлопнул дверь и быстро прошел мимо, не взглянув на меня и не сказав ни слова.

Это возбудило мое любопытство, и когда я пошла гулять со своим воспитанником, то направилась в ту сторону, откуда могла видеть окна флигеля. Три из них были грязны, а четвертое закрыто ставнями. Очевидно, во флигеле никто не жил. Мистер Рюкэстль, веселый и радостный, как всегда, подбежал ко мне.

— Ах, не сердитесь на меня, милая барышня, что я прошел мимо вас, не сказав ни слова, — проговорил он.

Я ответила, что нисколько не обиделась.

— Кстати, — прибавила я, — у вас тут много пустых комнат, а в одной из них закрыты ставни.

Он взглянул на меня с удивлением и, как мне показалось, с некоторым смущением.

— Я очень увлекаюсь фотографией, — сказал он, — и устроил тут мастерскую. Однако, милая барышня, как вы наблюдательны! Кто мог бы подумать это!

Он говорил шутливым тоном, но во взгляде, устремленном на меня, я прочла выражение неудовольствие и подозрения.

Ну, м-р Холмс, как только я поняла, что во флигеле есть что-то, чего я не должна знать, мной овладело страстное желание попасть туда. Это было не только пустое любопытство, хотя я и любопытна по природе. Скорее это было чувство долга — предчувствие, что из этого выйдет что-то хорошее. Говорят о женском инстинкте, может быть, он и говорит во мне. Я твердо решилась воспользоваться первым удобным случаем, чтобы пройти в запретную дверь…

Случай этот представился только вчера. Следует сказать, что в пустом флигеле, кроме мистера Рюкэстля, бывают также Толлер и его жена. Один раз я видела, как он пронес в дверь большой холщевой мешок. Последнее время он сильно пил, а вчера вечером был совершенно пьян. Подымаясь наверх, я заметила, что в двери торчит ключ. Наверно, это забыл его Толлер. Мистер и миссис Рюкэстль были внизу с ребенком. Случай благоприятствовал мне. Я тихо повернула ключ в замке, открыла дверь и вошла.

Перед мной был небольшой коридор; справа от него шел другой коридор, в который выходили три двери. Первая и третья вели в пустые комнаты с окнами, покрытыми густым слоем пыли. Средняя дверь была заперта на замок и, кроме того, прикрыта снаружи широким железным прутом, снятым, очевидно, с кровати; один конец шеста был прикреплен к кольцу в стене, а другой привязан веревкой. В замке ключа не было. Забаррикадированная дверь соответствовала как раз запертому окну, но по пробивавшемуся из-под нее свету я заметила, что в комнате не темно. Очевидно, там было окно наверху. Я стояла, смотря на дверь и думая, какая тайна скрывается тут, когда внезапно услышала шаги в комнате и при неясном свете, сквозившем из-под двери, увидела двигавшуюся там тень. Ужасный, безумный страх овладел мною. Натянутые нервы не выдержали — я повернулась и побежала, побежала, словно убегая от чьей-то страшной руки, старавшейся удержать меня. Я вылетела из двери и попала прямо в объятие мистера Рюкэстля.

— Так это вы, — улыбаясь, проговорил он. — Я так и подумал, когда увидел, что дверь отперта.

— О, я так испугалась! — задыхаясь, сказала я.

— Ах, милая барышня, милая барышня! — если бы вы знали, как ласково говорил он. — Чего же вы так испугались, дорогая барышня?

Но он перехитрил: слишком уже ласково говорил он, а потому я насторожилась.

— Я имела глупость войти в пустой флигель, — ответила я. — Но там так пусто и темно, что я испугалась и выбежала вон. И какая страшная тишина!

— И это все? — спросил он, смотря на меня проницательным взглядом.

— А что такое? — сказала я.

— Зачем, по вашему, я запираю эту дверь?

— Право, не знаю.

— А для того, чтобы туда не ходили те, которым там делать нечего. Понимаете?

Он продолжал любезно улыбаться.

— Если бы я знала…

— Ну, теперь вы знаете. И если вы еще раз переступите этот порог… — в одно мгновение его улыбка перешла в гримасу бешенства, а лицо приняло дьявольское выражение, — я брошу вас Карло.

Я так испугалась, что, ничего не сознавая, пробежала к себе в комнату. Опомнившись, я увидела, что лежу на кровати. Тогда я подумала о вас, мистер Холмс. Мне было необходимо посоветоваться с кем-нибудь. Я боюсь жить там, боюсь мистера Рюкэстля, его жены, прислуги, даже ребенка. Все они наводят на меня ужас. Если же вы приедете, — думала я, — все будет хорошо. Конечно, я могла бы бежать из их дома, но любопытство боролось во мне с чувством страха. Наконец, — я решила послать вам телеграмму. Я надела шляпу и пальто, пошла на телеграф, за полмили от дома, дала вам телеграмму, и вернулась домой несколько успокоенной. По мере того, как я подходила к дому, мной овладел ужас при мысли, что собака спущена с цепи, но я вспомнила, что Толлер напился до полного бесчувствия, а только он имеет влияние на свирепого Карло и решается выпускать его. Я проскользнула к себе в комнату и долго не спала от радости, что увижу вас. Сегодня утром я, без всяких затруднений, получила позволение поехать в Винчестер, но должна вернуться к трем часам, потому что Рюкэстли едут в гости, а я остаюсь с ребенком, Ну, теперь я рассказала вам все свои приключения, м-р Холмс, и буду очень рада, если вы объясните мне, что все это значит, а главное — посоветуйте, что мне делать.

Холмс и я с напряженным любопытством слушали эту странную историю. По окончании ее Холмс встал со стула и стал ходить по комнате, заложив руки в карманы. Лицо его было чрезвычайно серьезно.

— Толлер все еще пьян? — спросил он.

— Да. Я слышала, как его жена говорила м-с Рюкэстль, что ничего не может поделать с ним.

— Это хорошо. А Рюкэстли сегодня в гостях?

— Да.

— Нет ли в доме погреба с крепким замком?

— Есть. Там держат вино.

— Вы все время действовали, как храбрая, разумная женщина, мисс Гёнтер. Можете ли вы совершить еще один подвиг? Я не просил бы сделать это, если бы не считал вас исключительной женщиной.

— Попробую. В чем дело?

— К семи часам я и мой друг приедем в усадьбу «Под буками». Рюкэстли уедут к этому времени, а Толлер, надеюсь, будет не в состоянии понять что-либо. Остается только миссис Толлер. Если бы вы могли послать ее за чем-нибудь в погреб, а затем запереть ее там на замок, вы значительно бы помогли делу.

— Я сделаю это.

— Превосходно! Тогда мы будем в состоянии основательно исследовать это дело. Конечно, возможно только одно объяснение: вас пригласили затем, чтобы вы изображали ту, которая заключена в известной вам комнате. Это вполне ясно. И если не ошибаюсь, узница не кто иная, как мисс Алиса Рюкэстль, которая, как рассказывают, уехала в Америку. Без сомнения, избрали именно вас, как похожую на нее ростом, фигурой и цветом волос. Ее остригли, вероятно, после какой-нибудь болезни — вот почему и вам пришлось пожертвовать своими волосами. По странной случайности вам попалась ее коса. Человек, которого вы видели на дороге, несомненно, ее друг, а может быть, и жених. Видя вас в платье Алисы и так похожей на нее, он, по вашему смеху и жестам, заключил, что мисс Рюкэстль вполне счастлива и не нуждается более в его любви. Собаку выпускают ночью, чтобы помешать ему видеться с девушкой. До сих пор все ясно. Самым серьезным обстоятельством в деле является характер ребенка.

— Какое отношение это может иметь к делу? — вскрикнул я.

— Дорогой мой Ватсон, вы, как врач, постоянно определяете наклонности ребенка, изучая его родителей. Разве не может быть обратно? Я часто распознавал характер родителей, наблюдая их детей. Этот ребенок неестественно жесток; унаследовал ли он эту жестокость от вечно улыбающегося отца (что, по-моему, весьма вероятно) или от матери — во всяком случае плохо бедной девушке, попавшей в их руки.

— Я уверена, что вы правы, мистер Холмс, — сказала наша клиентка. — Теперь мне припоминаются