Также упоминается подозрительно похожий писатель Герман Лянде (СР 4, 390). Делаланд также фигурирует в «Приглашении на казнь» (написанном непосредственно перед «Даром») в качестве автора подложного эпиграфа книги и является предметом нескольких комментариев в предисловии Набокова к английскому переводу. Главный из этих комментариев заключается в том, что Делаланд — единственный писатель, влияние которого на свои произведения признает Набоков и, далее, что он — вымышленное лицо. Делаланд состоит в очевидном родстве с «философическим другом» Набокова Вивианом Дабл- Мороком, упоминаемом в «Память, говори» на 502.

Ниже приводится неполный перечень упоминаний Пушкина в «Даре»: СР 4, 225, 250, 257, 277–284, 288, 320, 327, 330, 431–433 и 541. Вопрос о влиянии Пушкина на произведения Набокова обсуждается в: Brown, Clarence. Nabokov's Pushkin and Nabokov's Nabokov. // Nabokov: The Man and his Work. Ed. L. S. Dembo. Madison, 1967, 196–208. William Rowe в своей работе «Nabokov's Deceptive World» (New York, 1971) приводит список аллюзий на Пушкина, выбранных из произведений Набокова.

Владимир Марков. Статья «Русская поэзия» в: The Princeton Encyclopedia of Poetry and Poetics. Ed. Alex E. Preminger. Princeton, 1965, 730.

Цитируется и подробно разбирается в: Благой Д. Д. Творческий путь Пушкина: 1826–1830. Москва, 1967, 147–153.

Признается Набоковым в конце его предисловия к английскому изданию.

Конечно, не случайно рассуждение о темах в шахматных задачах перекликается с замечаниями Федора о роли тем в композиционном узоре биографии Чернышевского, которая разворачивается по спирали в структуру самого «Дара». Таким образом, тема «тем» соединяет биографию Чернышевского, шахматы и сюжетное развитие «Дара».

Эта и последующая информация о шахматных задачах взята из предисловия и словаря книги: 101 Chess Problems for Beginners. / Ed. Fred Reinfeld. No. Hollywood, 1972.

Одна шахматная аллюзия, которой нет в русском оригинале, в английском переводе поручается Щеголеву. Речь Щеголева состоит исключительно из клише, что отражает его умственный уровень. Во время прощального обеда перед отъездом в Копенгаген он, говоря о внезапной перемене к лучшему в своем положении, приводит русскую пословицу: «Меняется судьба человечья, печенка овечья» (СР 4, 524). В английском тексте это заменяется фразой «one twist of fate, and the king is mate» — «один поворот судьбы, и королю — мат». Это пример тенденции, замеченной Джейн Грейсон в ее книге «Nabokov Translated: A Comparison of Nabokov's Russian and English Prose» (Oxford, 1977) и состоящей в том, что в переводах «более открыто показывается механизм сюжета» (57).

Среди случайных шахматных аллюзий в романе по крайней мере одна заслуживает упоминания. Несмотря на его нежелание, Федора убеждают пойти на собрание ассоциации русских писателей- эмигрантов. На этом собрании, которое быстро превращается в скандальный фарс, Федор оказывается сидящим между двумя романистами — Владимировым и Шахматовым (СР 4, 495). Внешность Владимирова, его образование и литературная деятельность придают ему сходство с Набоковым; все это описывается довольно подробно, и в предисловии к английскому изданию «Дара» Набоков признает, что это автопортрет. Довольно обычная фамилия его коллеги Шахматова происходит от слова «шахматы».

Ряд критиков затрагивали важнейший мотив «ключа», в основном, мимоходом. Эндрю Филд и Л. Л. Ли говорят об отсутствующих ключах, когда влюбленные направляются домой (Field, Andrew. Nabokov's Life in Art, 248; Lee L. L. Vladimir Nabokov. Boston, 1976, 94). Ли также замечает, что они формируют часть образного узора романа. Дж. М. Хайд, отмечая «потерянные ключи» как тему, также делает проницательное наблюдение о том, что ключи так же соотносятся с автобиографией Федора, как очки — со вставной биографией Чернышевского (Hyde G. M. Vladimir Nabokov: America's Russian Novelist. London, 1977, 33). Только Джулиан Мойнахан придает им конкретное значение, когда пишет, что ключи, которые Федор взял с собой в изгнание — это русский язык, русское искусство и его собственные воспоминания (Moynahan, Julian. Vladimir Nabokov. Minneapolis, 1971, 40). Реакция критиков на английскую версию «Дара» была удивительно единодушной в одном отношении. Было сказано, что хотя части романа написаны блестяще, в целом роман бесформенный или, в лучшем случае, фрагментарный, что ему не хватает единства. См., например, следующие рецензии: Segal D. J. // Commonweal, 12 июля 1963, 431; Cook, Hilary. // The New Republic, 6 июля 1963, 25; и Spender, Stephen. // New York Times Book Review, 12 июля 1963, 4. Такая реакция частично объясняется тем, что для полного понимания большой части книги требуется знание истории российской мысли и культуры XIX–XX веков. Читатели, которым недоставало этой синтезирующей основы, не смогли понять определенные глубокие единства, связывающие различные эпизоды. Однако отчасти