его друг раздобыл все эти сокровища. Марсель признался, что вступил в сговор с работавшим по соседству парикмахером. Как только у него появляется редкий экземпляр, он мне звонит, и я бегу за своей драгоценностью. В общем, коллекция была уникальной и несложной, никаких терзаний, сплошное удовольствие. Тут вернулась домой Лоранс и предложила приготовить ужин. Гектор зевнул, но этого было недостаточно, чтобы уклониться. Он позволил себе спросить у друга, не ревновала ли его жена к коллекции. Кто, Лоранс? Ревновала? Предположение было настолько абсурдным, что Марсель даже не рассмеялся. Лоранс не ревновала, и вдобавок Лоранс готовила жаркое, которое она припасла к своему возвращению; это была одна из ее особенностей – она обожала есть жаркое по возвращении с пинг-понга. Отлично, сказал Гектор. Так или иначе, выбора у него не было: ему уже поднесли мартини в качестве аперитива. Марсель устремил свой взор прямиком в Гекторов и торжественно изрек: «Я познакомил тебя с моей коллекцией и с моей женой… Отныне ты поистине часть моей жизни!» Гектор был взволнован тем, что оказался поистине частью чьей-то жизни, что, однако, не помешало ему ощутить некоторое неудобство. Он все еще не смел признаться, что не испытывает безумной любви к жаркому.

Лоранс позвала Гектора. Она хотела узнать его кулинарные вкусы, а если совсем точно, то какую степень прожаренности мяса он предпочитает, поэтому ему пришлось идти на кухню. Да у меня, знаешь ли, нет никаких особых предпочтений. Она приблизилась к нему так, словно вдруг захотела внимательно разглядеть его, Гектор же больше не мог видеть черты ее лица и в особенности чрезвычайно подвижный язык, который она в мгновение ока запихнула ему в рот. Одновременно с этим ротовым наскоком она нащупала его мошонку. Затем, столь же резко отодвинувшись, громко сказала:

– Хорошо, я приготовлю тебе с кровью!

Гектор что-то пробормотал, свалив все на мартини. В то же время он испытывал непреодолимое желание налить себе еще. Он жадно глотал напиток, закрыв глаза, чтобы не видеть лицо друга, которого он только что предал, друга, который показал ему свою коллекцию и познакомил со своей женой. Он просто сволочь. Ему представляют жен, а он им подставляет свои яйца. Ему понадобилось изрядное время, чтобы сообразить, что он подвергся сексуальному нападению. На кончике языка у него вертелось слово, совершенно очевидное слово, которое, однако, не смело слететь с его уст: нимфоманка. Боже милостивый, Марсель живет с нимфоманкой! А упомянутый Марсель подошел к нему и, словно читая по лицу его вину, спросил:

– Тебе нравится моя жена?

Он поспешил ответить отрицательно, прежде чем осознал всю неделикатность подобного ответа; тогда он стал самым жалким образом себе противоречить и утверждать, что, конечно же, да. Гектор вовсе не был гением светского общения. Ну почему эта история должна была случиться именно с ним? Он весь взмок, а Марсель придвинулся еще ближе и стал шептать ему на ухо, что женщины, которые играют в пинг-понг, умеют щупать совершенно волшебно, ну, это… в общем, ты понимаешь, что я имею в виду. Несколько легких пощечин привели Гектора в чувство, и Марсель проводил его до дома.

Марсель бережно довел его до самых дверей и заставил пообещать, что Гектор будет звонить ему в случае нужды без колебаний и в любое время. Ночь была скверной, Гектора мучили видения его прежних коллекций, ему снились набитые всякой всячиной шкафы, там было решительно все. Он цеплялся за эти сны и совершенно не хотел просыпаться. Однако ранним утром в дверь позвонили, и звонок был слишком настойчивым, так что не имело смысла прикидываться мертвым. Ему доставили огромный ящик, который, будучи водружен взмокшим посыльным посреди гостиной, воцарился там, подобно какому-нибудь диктатору после путча. Гектор машинально вскрыл его – и оказался нос к носу с двумя тысячами (это только на глазок) пробок от шампанского. Там же была карточка со следующими словами:

От такого удара было уже не оправиться. Он честно пытался быть таким же, как все, но никуда не денешься: ему присылают пробки. Всегда найдутся покойники, которые от скуки готовы отравлять нам жизнь; терзаясь одиночеством, они ускоряют движение живых к могиле. И человек, выбитый из колеи ощупыванием яичек, добитый коллекцией, доставленной рассыльным, может лишь покончить с этой жизнью, которая движется словно перед зеркалом. С жизнью, которая берет себе за образец его прошлое. Откуда ему было знать в этот момент, что надо было цепляться за нее, чтобы узнать, как странно она продолжится? Его движения утратили смысл и связь, и он устремился в метро, ибо именно там ему предстояла встреча со своим неудавшимся самоубийством, с чего, собственно говоря, и началась наша книга.

Полгода спустя наш герой возвращался якобы из Соединенных Штатов Америки, великой страны, с которой был знаком столь же мало, как и со счастьем. Консьержка попыталась выклянчить свои чаевые, а сосед-алкоголик (плеоназм) попытался его задержать. И уже оказавшись в жилище Гектора, мы остановились, чтобы воротиться назад, к предшествовавшим событиям. Всю эту ночь Гектор провел без сна. После шестимесячного, курса лечения ему требовалось изрядное мужество, чтобы вернуться к нормальной жизни. Это выражение употребил загорелый врач: «Нормальная жизнь, старина, вы возвращаетесь к нормальной жизни». Надо было как минимум совершить попытку самоубийства, чтобы удостоиться обращения «старина» со стороны врача. Нормальная жизнь, жизнь без коллекций. На сей раз он действительно выздоровел. Он не смог бы сказать точно ни как, ни в какой именно момент, но за время пребывания в клинике он как-то отмыл свое прошлое. Теперь у него было ощущение, что частицы какого-то другого человека сумели все-таки проникнуть в него.