Их любовь была сродни современному искусству.
Разумеется, все шло не так уж гладко. Жизнь вдвоем с периодическим мытьем окон в качестве единственного занятия была слишком однообразной. Можно было для полного счастья завести ребенка, но ребенок не мог родиться сразу, пришлось бы ждать, причем долго, а им хотелось найти себе занятие незамедлительно. В сущности, они находились на стадии восстановления, и в это время ничем особенным заняться было невозможно. Все остальные коллекции в его жизни рано или поздно прекращались, но эта, последняя, похоже, приобретала какую-то сказочную устойчивость. Желание созерцать Брижит за мытьем окон не ослабевало ни на йоту. Движения были те же, но каждый раз в них было нечто иное. Скольжение кисти руки, легкий вздох, сорвавшийся с губ, – в разные дни недели или времена года стекла не моют на один и тот же манер. Эта коллекция обогащалась на глазах как никакая другая. Порою дождь добавлял в процесс остроты; гроза же обращала мытье окон в необычайно утонченное искусство. Однако стоило возбуждению улечься, как вновь наваливалась дурнота. Оставалось только ждать следующего раза, следующего желания. Гектор опять оказывался в том самом состоянии, которое было знакомо ему на протяжении всей его жизни: то была вечная тоска коллекционера, пристрастившегося, словно к наркотику, к захвату диктаторской власти над экспонатами своей коллекции.
Брижит приходилось время от времени делать вылазки за покупками: надо было как-то питаться. В. галереях супермаркета она была женщиной без возраста. Какой-то парень пытался «склеить» ее во фруктово-овощном отделе; она была женщиной аппетитной, и немало рук мечтало бы хоть на миг проникнуть в ее декольте и ухватить за грудь, да так и остаться навсегда. Этот ухажер из супермаркета предлагал угостить ее стаканчиком, иными словами, трахнуть в каком-нибудь жалком мотеле. Она представляла себя с раздвинутыми бедрами – ну да, она, скорее всего, получила бы кое-какое удовольствие, так, походя. У некоторых получается. И сразу же после – все кончено, они не стали бы беседовать о литературе; и, раздвигая шторы, он даже не обратил бы внимания на окна, которые во всем мотеле были наверняка грязными. Это заранее вызывало у нее досаду. Она хотела мыть окна.
Гектор тоже выходил из дома. Он обожал ездить по шестой ветке метро. На многих участках этой линии поезд выходил из туннеля и шел по поверхности. Гектор находил, что окна вагонов были грязными. Воображая свою жену моющей эти окна, он снова вспомнил, как неудобно чувствуешь себя, когда эрекция наступает в общественном месте. Тут было чему радоваться (какое-никакое возвращение к жизни). Однако же в туннеле кровь приливала ему к лицу. Ему казалось, что он сам превращается в поезд, поглощаемый бездонными черными дырами. На следующей станции Гектор сошел. Случаю было угодно, чтобы эта станция называлась «Монпарнас-Бьенвеню». Без этого приветливого «бьенвеню»[10] он, несомненно, наложил бы на себя руки. Это была станция с человечным названием, одно из редких мест под землей, где, стоя перед пустотой, не испытываешь физического страха, что тебя сейчас толкнут в спину.
IV
Понемногу их жизнь оживала. Они даже пытались посмеиваться над оборотом, который принимала их история. Немного помыть окна – и на бочок. Гектор обретал повадки полусовременного человека. Они официально объявили о своем возвращении, и все должно было начаться сызнова, при ярком свете. Наконец-то они могли осуществить странную фантазию Брижит. Прежде они никак не могли этого сделать, поскольку ее фантазия требовала находиться в гостях у друзей. Для этой цели были избраны Марсель и Лоранс (да и были ли у них другие друзья?).
Марсель раскрыл объятия настолько широко, насколько позволяли стены его квартиры. Лоранс, сияя и искрясь, наскоро приветствовала нашу чету и тотчас умчалась в кухню, где у нее еще было много дел (жаркое). Гектор, изначально чувствуя себя не в своей тарелке, опасался предстоящего вечера. Однако жена подарила ему столько вымытых окон, что выбора у него теперь не было. В облике Брижит внезапно появилось что-то развратное, на ее лице даже промелькнуло несколько улыбок, свойственных доступным женщинам. Можно было подумать, что подобные церемонии для нее дело привычное, и, вполне уверенная в себе, она постаралась успокоить и взбодрить своего партнера. А для этого в ее распоряжении имелся один-единственный способ, и состоял он в следующем: пока обе пары потягивали пунш марселевского производства – долька лимона и три дольки сюрприза, – Брижит принялась восторгаться квартирой. Лоранс, хоть и была спортсменкой высокого класса, никогда не оставалась равнодушной к комплиментам, касавшимся ее умения вести хозяйство. Признание со стороны другой женщины заставило ее зардеться от гордости. Однако это чувство тотчас разлетелось в прах от другого заявления Брижит:
– Вот только, позволю себе заметить, окна у вас не очень чистые.
Гектор поперхнулся своим пуншем. Марсель засмеялся, но тут же наткнулся на потемневший взгляд Лоранс. Только что, едва не испытав оргазма от комплиментов по поводу обстановки, она получила по самой физиономии, простите за каламбур,
– Если не возражаете, я тут только пройдусь тряпочкой, чтобы гостиная была полным совершенством…
– Ты с ума сошла! – возмутилась Лоранс. – Это должна сделать я! Мы, в конце концов, в моем доме!
В неудержимом порыве Гектор воскликнул:
– Нет, нет, пусть Брижит помоет! – А затем, осознав некоторую странность собственного выступления в глазах друзей и внезапность, с которой он воспламенился, забормотал уже менее решительно: – Ну да… Гм… Она это любит… То есть мыть окна… Я хотел сказать… в общем, ей это не в тягость… Понимаете…
Лоранс и Марсель понимали лишь то, что они пригласили на ужин каких-то маньяков.
Брижит вполне преуспела в своих намерениях. Гектор возбудился и был готов осуществить фантазию жены. Однако, обернувшись, она увидела перед собой три неподвижных лица. Гектор, Марсель и Лоранс пристально уставились на нее. Было даже странно, что ее поведение, пусть несколько экстравагантное, произвело сильное впечатление на хозяев дома. Конечно, это не принято – критиковать чистоту дома, куда тебя пригласили, и тем более самой пытаться навести порядок. Но здесь это было чем-то вроде игры, не более того, и не с чего так надувать физиономии. Все молчали, и тогда она сочла нужным оправдаться:
– Да ведь это же так, для смеха!
Внезапно лица Марселя и Лоранс разгладились, утратили напряжение, они разом вернулись к действительности, не слишком хорошо понимая, что тут только что произошло. Они засмеялись, оценив юмор Брижит. И все сели за стол.
У Гектора пропал аппетит. Жена слишком возбудила его, и за этим ничего не последовало. Приходилось ужинать, в то время как он все еще переживал это незаконченное или по крайней мере чересчур поспешное мытье окон. К счастью – в смысле светского общения, – темой беседы за ужином были в данный момент Соединенные Штаты, а на эту тему Брижит с Гектором могли распространяться сколько угодно и почти машинально, как в старые добрые времена своей мифомании. А затем и жаркое подоспело, и тогда Лоранс, верная ритуалу, позвала Гектора в кухню. Он, отдуваясь, поднялся со своего места, решив покорно дать ощупать себе яички. Как обычно. Все более возбуждаясь, он на сей раз проявил инициативу и положил руку на грудь Лоранс. Шокированная, оскорбленная, она немедленно влепила ему пощечину:
– Ты что, спятил? Свинья!..
Лишившись дара речи, он понес жаркое в гостиную. И, ошалело направляясь к столу, он вновь и вновь изумлялся своему свежайшему открытию: нимфомания работает в одностороннем режиме.
Брижит вымыла окна, разгоряченный Гектор схлопотал неожиданную пощечину – ужин представлялся многообещающим. Но фантазия все еще не начинала осуществляться. Фантазия дремала где-то совсем рядом с десертом. Прежде следовало переварить жаркое, которое, надо признать, оказалось суховатым. Однако после того, что было сказано за аперитивом, не могло быть и речи о том, чтобы критиковать что бы то ни было. Все было изумительно, но нельзя ли попросить, вот уже в двенадцатый раз за нынешний вечер, еще немного воды?
