— А вы не видели их фотографий? Или ее в детстве?
— Нет. Она сказала, все сгорело.
— Вам было не интересно?
— Она не хотела о них говорить, ее это огорчало. Так что я не спрашивала.
— Вы постоянно старались не огорчать свою мать, правильно? Вы это помните?
— Да.
— Почему?
— Почему? Потому что… я сама по себе была уже проблема для нее.
— Почему вы так решили?
— Потому что ей приходилось за мной приглядывать.
— Давайте вернемся к вашему чувству страха. Чего вы боитесь?
— Я говорила уже — не знаю.
— Может быть, ваша мать чего-то испугалась?
— Нет.
Диггерс молча ждала. Потом Дена сказала:
— Думаю, один раз она испугалась. Того человека.
— Какого?
— Которого увидела. Мы тогда еще жили в Нью-Йорке. Мы возвращались домой, шел снег. Повернули за угол, и, когда дошли до дома, она внезапно остановилась. Я подняла на нее глаза и увидела, что она смотрит на человека, говорившего с клерком за стойкой. Он стоял к нам спиной, и я видела только, что это крупный мужчина в черном клетчатом пальто. Я спросила: «Что случилось?» Она, не дав мне договорить, схватила меня за руку и потащила по переулку. Я спросила: «Что случилось, мама? В чем дело?» Она говорит: «Помолчи, дай подумать». Она шагала так быстро, что мне приходилось бежать, чтобы за ней поспевать. Я была в панике. И спросила: «Я что-то не то сделала, мам?» «Нет, — сказала она, — идем». Через минуту она велела мне выйти на улицу и поймать такси.
— Я? Как это сделать?
— Просто выйти на проезжую часть и помахать рукой, давай же, иди.
Я побежала и встала на углу, махала, махала, но никто не останавливался. Я бегом вернулась к ней и сказала:
— Не останавливаются.
Она говорит:
— Кто-нибудь идет?
Я посмотрела вверх и вниз по переулку — никого. Она почти бегом рванула к метро и заскочила в первый же поезд. Села и уставилась прямо перед собой. Я была уверена, что сделала что-то ужасное, и начала плакать. Она спросила:
— Почему ты плачешь?
— Я боюсь, — говорю. — Не понимаю, что случилось.
— Ох, Дена, ничего страшного. Просто я увидела человека, с которым не хочу встречаться, и все. Не будь такой впечатлительной.
— Кто он?
— Да никто, просто мы с ним когда-то работали вместе, ничего особенного. Я просто не хочу его видеть.
— Почему?
— Он уговаривает меня снова на него работать, а я не хочу.
— Почему ты так ему и не скажешь?
— Чтобы не обижать его. И прекрати задавать столько вопросов.
Мы вышли на следующей остановке, пересели и доехали до самого Виллиджа.[48] Снег сыпал не переставая, идти было трудно, но мы дошли до Западной Двенадцатой или Тринадцатой улицы. Зашли в кафе, и мама позвонила. Вернулась уже чуть более вменяемая. И сказала: «Мы едем в гости к Кристине».
— Кто такая Кристина?
— Подруга моей матери, работавшая танцовщицей в «Рэдио-Сити». Мама сказала: «Она приглашает нас приехать к ней переночевать, вот здорово, правда?» Она жила в подвальном этаже на Сант-Люк-плэйс и была очень рада нас видеть. Позволила мне поиграть с ее котом, Мильтоном, потом выдала свою длинную ночную рубашку и устроила постель на полу, а мама спала на кушетке. Я проснулась, когда начало светать. Оглянулась и увидела, что мама сидит у окна. Помню, у меня в желудке снова возникло это холодное, пугающее чувство. Я знала, что она несчастлива, но не знала почему и боялась спросить, потому что думала: вдруг это из-за меня. Может, она хотела бы, чтобы у нее не было дочери. Не знаю, почему я так думала, но это факт.
— Дена, сейчас я досчитаю до трех, и, когда вы проснетесь, вы будете чувствовать себя спокойной и отдохнувшей… Раз… Как будто проспали несколько часов… Два… Чувствуете покой и безмятежность… Три.
Дена медленно открыла глаза.
— Как вы себя чувствуете?
— Хорошо. — Она зевнула. — Не хотелось бы вас разочаровывать, но кажется, никакого гипноза у вас не получилось. Я помню все, что вы сказали.
Диггерс улыбнулась. Так говорили все, кого она подвергала гипнозу.
Айра Уоллес выслушивал предлагаемую Капелло идею новостного телевизионного шоу. Хотя Уоллес не доверял Капелло, но чем больше он слушал, тем больше ему нравилось. Капелло развивал мысль:
— Мы заткнем за пояс весь Голливуд, у меня материалов на много лет вперед. Мы подадим это как новости — светская хроника, все законно, краткое изложение последних известий, острые, мощные, горячие материалы. Говорю тебе, это ядерная бомба. Как раз то, что людям нужно.
Капелло бросил через стол листок с подсчетом прибыли от продаж в супермаркетах его газеты. Уоллес глянул. Цифра впечатляла.
— Не знаю, вроде интересно, но Уинчелл как-то в начале эры телевидения попытался вести подобную светскую хронику, и шоу не пошло.
У Капелло наготове был мгновенный ответ:
— Разумеется, не пошло. Он слишком круто насел. А мы осторожненько. Посадим какого-нибудь напомаженного симпатягу или милашку с хорошей задницей, велим улыбаться, и я гарантирую тебе хит сезона. Надо только подать в правильной упаковке.
— Ты говоришь о сетевом вещании?
— Нет, я говорю о синдикате. Здесь лежат все деньги. Мы им владеем, мы его продаем, никаких указчиков сверху. Мы можем затрагивать темы, которые сетевое вещание не рискнет освещать.
Уоллес подозрительно спросил:
— Синдикат? Что тебе для этого нужно?
— Опыт. С моими информаторами и твоим опытом мы через пять лет подомнем под себя всех конкурентов. Если не мы, то кто-нибудь другой это сделает. А если рискнем и все сделаем правильно, то речь будет идти о миллионах, а то и миллиардах, Айра.
Уоллес потянулся и раскурил погасшую сигару.
— Может, ты и прав. Заполучить какую-нибудь уважаемую персону — скажем, Дэвида Торенсона… Ты больше нигде с этим не был?
— Нет, ты один знаешь… покамест. Мне нужно завертеть это как можно скорее, Айра.
— Насколько скоро?
— Сегодня.
Уоллес взглянул на Капелло: нездорового зеленоватого оттенка кожа и губы цвета сырой печенки.